Сперва она потеряла дар речи. Все оказалось не так, как она предполагала.

— Откуда вам известно мое имя?

— В газете прочитал.

Узнать ее невозможно. С этой прической.

Мимо дома проехал автомобиль. Посмотрев в окно, она проследила за машиной.

— Хватит караулить Керстин. Она живет в другом конце города. А тот дом принадлежит каким-то немцам, они обычно приезжают сюда не раньше июня.

Прочь. Прочь, и как можно дальше отсюда.

— Что тебе нужно от меня? — спросила она.

Он не ответил.

— Давай присядем. У нас кофе остывает.

Она снова посмотрела на дверь. Окон в коридоре не было.

— И не пытайся, Сибилла. Ты уйдешь отсюда только тогда, когда я тебе это позволю.

Ловушка.

Закрыв на несколько секунд глаза, она постаралась собраться.

Он отошел от дверного проема, и за неимением выбора она вернулась в кухню.

— Буду признателен, если ты снимешь обувь.

Повернувшись, она посмотрела ему в глаза.

Черт тебя дери.

И пошла к столу в ботинках. Села. Посмотрела на него, он был зол. Открыл дверцу, вытащил метлу и совок и смел с пола какой-то невидимый сор. Убрал назад, подошел и уселся прямо напротив нее.

Улыбка пропала.

— В дальнейшем я хочу, чтобы ты делала только то, что скажу я.

В дальнейшем? Что это за тип? И почему, черт бы его подрал, он не говорит, что ему нужно?

— Но у тебя нет права удерживать меня против воли! — произнесла она тихо.

Он притворился удивленным.

— Нет права? Да что ты! Может, ты в таком случае хочешь позвонить в полицию?

Она не ответила, а он рассмеялся.

Хотя, может, это вариант? Позвонить в полицию.

Они смотрели друг на друга. Ловили каждый вдох. За окном проехала еще одна машина, и на секунду Сибилла выпустила его из поля зрения.

Тишина нарушилась.

— Должен признать, что очень удивился, увидев тебя на кладбище. Это было как дар небесный. Бог, он на самом деле заботится о своих.

Она уставилась на него.

— Я не поверил своим глазам, когда увидел эти часы. Если бы не они, я бы тебя не узнал.

Кивком головы он показал на ее часы, и она проследила за его взглядом.

Улыбнувшись, он откинул голову назад и закрыл глаза.

— Благодарю тебя, Господи, за то, что внял мне, за то, что привел сюда ее и тем спас мою душу. Благодарю тебя за то…

— Так, значит, часы?.. — прервала она.

Он замолчал. Приоткрыл глаза, теперь сузившиеся в щели.

— Никогда не прерывай меня, когда я разговариваю с Господом, — произнес он медленно.

И наклонился через стол, чтобы придать своим словам дополнительный вес.

И вдруг все встало на свои места.

Горе тем, которые правых лишают законного.

Истина пронзила ее, как острие.

Говорить она не могла. От страха во рту появился привкус крови.

Важно только то, как ты выглядишь в глазах других. Как она могла забыть об этом? Собственное предвзятое суждение привело ее прямиком в западню.

По его лицу было видно, что он понял: она догадалась.

— Видишь ли, однажды я уже видел эти часы. В «Гранде», во французской столовой. Йорген Грундберг там ужинал в последний раз в своей жизни. Вместе с тобой.

Словно две натянутые тетивы, они замерли на своих кухонных стульях и не спускали друг с друга глаз. Оба ожидали взрыва.

Пока длилась вечность, Сибилла изо всех сил старалась увязать открывшуюся истину в какую-нибудь доступную для понимания цепь.

Ах, как она была права!

И как ошибалась.

У Руне Хедлунда была не любовница, а нечто еще более тайное: любовник.

Вот эти жилистые пальцы, покоящиеся сейчас на кухонном столе, и совершили весь этот кошмар, в котором обвиняют ее. Покрытые пятнами старой краски, упаковавшись в пластиковые перчатки, эти руки проникали в тела жертв и забирали оттуда назад свое, утраченное.

— Зачем? — прошептала она наконец.

От ее вопроса он вдруг расслабился. Началась новая фаза. Им больше не надо притворяться. Все недомолвки сняты, и единственное, что их теперь ожидает, — это последнее, решающее противостояние. Но ей нужно знать, и он должен рассказать ей обо всем.

А что потом?..

Выпрямившись, он сложил руки на коленях, как будто приготовился произнести речь.

— Ты когда-нибудь была на Мальте?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что она хмыкнула. Может, это он так шутит — он снова улыбался.

— А я был, — продолжал он. — Где-то через полгода после несчастья с Руне.

Посмотрел на свои руки и перестал улыбаться.

Глубоко вздохнул, прежде чем продолжить:

— Мы с ним любили друг друга до самой могилы. Но все жалели только ее… Приносили продукты, утешали, выслушивали всю эту ее чушь о несправедливости. Сколько раз я хотел прийти и крикнуть ей прямо в безобразную толстую морду, что это меня, меня он любил! Не ее! Что это от меня он ехал, когда столкнулся с лосем. Он встал из моей постели. И мои руки ласкали его тело в последний раз! — Он вытянул вперед свои длинные пальцы, словно в доказательство сказанного.

Он был очень возбужден. Руки дрожали, он шумно дышал. В какое-то мгновение ей показалось, что еще немного — и он заплачет. Нижняя губа дрожала от сдерживаемого гнева. Наверное, он в первый раз говорил вслух о своем горе. Тринадцать месяцев слова не могли сойти с его языка.

В первый раз.

И, видимо, в последний.

— А потом она вернулась на работу. Сидела в комнате для персонала как королева и хвастала, что сделала все, чтобы смерть Руне была не напрасной. Что благодаря его телу удалось спасти жизни четырех людей. — От отвращения у него затряслась голова. — Кошмар. Меня чуть не вырвало. Это называется любовь? Да? Распотрошить того, кого якобы любишь, и пустить его останки по ветру?

Он встал. Движение было внезапным, и она отшатнулась, стул, на котором он сидел, тоже не удержался на месте. Спинка стула громко ударилась о пол. Подняв и поставив стул на место, он взял с плиты кофеварку и вернулся за стол.

— Еще кофе?

Она растерянно покачала головой, и он налил только себе. Пока он, развернувшись к ней спиной, возвращал кофеварку на место, она огляделась по сторонам. Позади нее находилась закрытая дверь.