Я уже видела эту сосну… очень давно… мельком…

В мыслях память об этой сосне связывалась с чем-то мохнатым, шумным, неудобным, вонючим…

Вспомнила! Я видела этот голый ствол с плеча Князя-Медведя, когда он в тот страшный день нес нас на себе через лес.

Я хотела сказать Эльге, подняла на нее глаза: она тоже смотрела на сосну.

За сосняком опять начался смешанный лес, за ним – ручей. Через него были переброшены две жердочки, а ивы росли вдоль берегов так густо и так низко, что мы перешли мостик, как по ровной дороге, придерживаясь за ветки.

На другом берегу нас вновь охватил густой сумрак ельника.

По гладкой земле, усыпанной хвоей, идти стало легче, и мы перевели дух. Но тут за деревьями открылись серые бревна тына, похожие на обглоданные временем кости древних чудовищ, и с каждого кола на нас скалили белые длинные зубы черепа коров и коней…

Невольно мы застыли, не в силах сделать ни шагу.

Сразу охватило ощущение бесчеловечной пустоты леса, оставленного позади. Весь белый свет стянулся к этой жуткой точке – иномирному истоку, откуда выходят все земные дороги.

– Здесь она и живет, Бура-баба, – пояснил вполголоса Воислав. – Она вам судьбу скажет. Ступайте. Как обратно пойдете, дорогу сами ищите, я вас ждать не стану, домой ворочусь.

Но необходимость искать дорогу самим нас сейчас не пугала, а скорее бодрила: она означала, что мы все же вернемся домой!

– Ну, ступайте. Да не бойтесь вы так, не съест она вас… вы нам еще нужны! – пошутил Воислав на прощание. – Если к вечеру не воротитесь, завтра мужиков с собаками воевода пошлет, авось сыщет. В большое болото не залезьте только. Правее держите – и выйдете. Да будут чуры с вами!

Он махнул рукой и пошел назад к ручью.

А мы остались стоять под елями, уставившись на частокол с черепами.

– Он же сказал, что нас не съедят. – Эльга попыталась улыбнуться. – Мы с тобой уже не девчонки. Мы взрослые девушки. Невесты. Я – почти княгиня.

– И все равно деваться некуда, – прошептала я. – Не назад же идти ни с чем.

Вернуться назад означало отказаться от возможности дальнейшей жизни, какой бы то ни было.

И мы двинулись вперед.

Подойдя к воротам, опять остановились и переглянулись, молча выясняя, кто возьмет в руки человечью кость и постучит.

– Это ты – почти княгиня, – шепотом напомнила я.

Мы ведь пришли за ее судьбой!

Я провожала сестру, ибо с детства было условлено, что я буду сопровождать ее, куда бы ей ни пришлось отправиться. Так обычно делают родственницы более низкого рода для тех, кто знатнее. Когда она станет княгиней, я стану прислуживать ей, и за это свое дело я взялась с самого детства.

Но есть вещи, которые княгиня должна делать сама.

На то она и княгиня.

Эльга опустила рукава сорочки, через льняную ткань взялась за кость, с усилием подняла и три раза ударила в ворота.

– Избушка… – шепотом подсказала я.

– Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! – громко повторила Эльга.

Мы замерли в ожидании ответа.

Одинаково страшно было и дождаться его, и услышать тишину.

– Кто там такой пришел? – послышался из-за ворот недовольный голос. – Дело пытаешь или от дела отлыниваешь?

– Судьбу пытаю! – отозвалась Эльга.

Правая створка ворот заскрипела и открылась.

Мы думали, что ко всему готовы, но содрогнулись от головы до пят, вдруг вьяве увидев перед собой это существо – не то женщина, не то птица, не то старуха, не то мертвец. Вместо лица – бледная береста, вместо глаз – черные круги, вместо носа – вороний клюв.

– Боги с тобой, бабушка! – холодея от ужаса, мы поклонились.

Не здоровья же желать той, которая давно уже не жива!

А чуры – и так все чуры в ней…

– Заходите, коли пришли, да не пожалейте потом, – пробурчала хозяйка.

Мы вступили за створку.

У второй, закрытой, я заметила ведерко с водой, в нем плавала берестяная чарочка.

Старуха протянула нам горшочек белого киселя и ложечку. Мы съели понемногу: не вкусив пищи мертвых, мы не могли иметь на их земле ни зрения, ни слуха, ни голоса.

Кисель был в общем-то обыкновенный, дома ешь такой каждый день. Но я проглотила его с трудом, ожидая, что все во мне переменится. Перемены не заметила, но тут же подумала: а когда умираешь – замечаешь ли это?

Хозяйка повернулась к нам спиной и пошла к черному зеву входа.

Глядя на ее спину, я вдруг уловила нечто знакомое. Но в тот раз, когда мы варили кашу медведю, никакой старухи при этом не было, я точно помню.

И все же, чуры мои, я тысячу раз видела эту спину, и как покачиваются плечи на ходу…

Мне никак не удавалось собраться с мыслями, но я не решалась отвести глаз от Буры-бабы, чтобы взглянуть на Эльгу.

Мы вошли в избушку и поначалу сами загородили свет из двери, так что стало совершенно темно. Накатил тяжелый запах: старческое тело, застоялый воздух, застарелая грязь.

– Коли судьбу хотите выведать, так сперва послужите мне! – велела старуха. – Избу приберите, кашу сварите, а потом уж спрашивайте.

Нам стало легче: уж варить кашу и прибирать избу мы к пятнадцати годам научились!

Лишь переглянулись – и принялись за дело.

Теперь нам уже не приходилось вдвоем трудиться, раздувая огонь. Эльга пошла к печке, я оглянулась и сразу нашла возле двери веник.

– Сор в бадью, а бадью на задний двор! – распорядилась Бура-баба. – Избу обойдешь, увидишь калиточку. А оттуда слуги мои верные уберут.

Ох, чуры мои!

Грязи в избе было столько, будто ее нарочно сюда натаскали. Я мела, выносила, терла тряпками, скребла, а Бура-баба сновала мимо меня, растаскивала сметенный сор своими подолами и что-то бормотала. Я лишь вздрагивала, когда она проходила слишком близко, окатывая волной своего запаха, и старалась к ней не прикасаться. Не раз мне приходилось из-за нее начинать уборку сначала.

Наполнив бадью, я выволокла ее за дверь, обогнула избу и в самом деле увидела с задней стороны в частоколе калиточку. Открыла ее: передо мной расстилалась чаща, но мне показалось, что между елями уходит в глубь леса тропинка. Она была так слабо натоптана, что не ухватывалась глазом, скорее, просто ощущалась.

Я выставила бадью наружу, закрыла калитку и ушла обратно в избу.

Это куда ж я вынесла сор? В Навь, которая лежит позади порубежной сторожи?

Эльге тоже приходилось нелегко: старуха шустрила и возле печи. Не менее двух раз она опрокинула горшок, так что Эльге приходилось выгребать мокрые угли, выбрасывать, разжигать снова и опять ставить греться воду.