Точно такой же Бура-баба была, когда он пришел сюда семилетним.

Лет так уж тридцать назад.

Она уже тогда была старой – Бура-баба не из тех, кому дарована вечная молодость. Как всякий смертный, она с каждым годом становится старше. Но смертные умирают, а она продолжает свою бессрочную жизнь – все дальше и дальше. И с каждым поколением, сменявшимся у нее на глазах, все увеличивался разрыв между нею – праматерью, и ими – пращеруками.

И чем больше их выходило из тьмы у нее на глазах, а потом уходило назад во тьму, тем крепче и сильнее она становилась.

Бура-баба посторонилась и пропустила гостя внутрь.

За тыном находилась избушка с конской головой на коньке крыши.

Каждый шаг Воислав делал с осторожностью: здесь была та же хвоя, что и снаружи, немного мелкой травы, и все же это была совсем другая земля – пограничье между Явью и Навью, белым светом и Закрадьем. Ступать по ней было страшно: казалось, в любой миг нога может уйти вниз, как в болоте.

Провалишься и очутишься… где-то, под незнакомым серым небом…

Старуха первой вошла в избушку.

Воислав полез за ней, согнувшись почти вдвое.

Низкий вход здесь был еще ниже, поскольку изба заметно вросла в землю.

Бура-баба села у стола, ему кивнула на лавку возле двери. Сбросив принесенный мешок с разными припасами, князь тоже сел. Он старался не глядеть по сторонам и все же невольно озирался искоса. Сам не знал, чего ожидает здесь увидеть, но понимал, что живым лучше не любопытствовать.

– Чего пришел? – спросила Бура-баба.

– За советом пришел… матушка.

– Какого же совета тебе надобно?

Воислав глянул на берестяную клювастую личину. Он гнал от себя мысль, что это существо – не то живое, не то мертвец, не то женщина, не то птица – уже несколько лет обитает в теле, которое когда-то принадлежало его родной матери.

Старая княгиня Годонега ушла из мира живых и сделалась стражем Нави.

Теперь она – не мать ему и прежнего имени больше не носит.

Теперь она – праматерь всех плесковских кривичей.

И дрожь пробирала от ощущения, что напротив него сидит та, что в свое время дала жизнь всем кривичам, сколько их есть, за все века, что известно имя племени.

Войдя сюда, он нырнул под складку бытия – туда, где исток жизни рода и племени существует вне времени.

– Беда у нас приключилась, – начал Воислав. – С прошлой зимы лиходеи на Нарове торговых гостей грабили, и пошел воевода мой Велегор дорогу расчистить. Да голову там и сложил, привезли его зарубленного. Остались у него дочери-девки да сынки-отроки. А старшую дочь еще при нем сговорили за Дивислава, князя зоричей. Теперь опять приехал человек от прежнего ее жениха, варяжского сына из Волховца. Сызнова присватывается да обещает за воеводу отомстить, коли отдадут ему невесту. Снизку привез греческих измарагдов да жемчужного зерна. Сулит лиходеев тех избыть. Посоветуй, что делать мне? Кому невесту отдавать? За воеводу мстить надо, ведь за ним сестра моя была, он нам не чужой. Дети его осиротевшие – мои сестричи. И дорогу от лиходеев чистить надо, но и Дивислава обижать не хочется. Слово ему дали…

Бура-баба слушала, помешивая ложкой в горшочке с киселем. Куда она смотрела, под личиной было не разглядеть.

Потом заговорила:

– Девки судьбу узнаю, когда ее увижу. Что ей там на роду напрядено – нить Макошина покажет. А тебе одно скажу: с варягами водиться – добра не добиться. Не отдавай внучку корня Судиславова в чужие люди, отдавай за нашего жениха, кривичского. Так оно вернее будет.

– Стало быть, варягам не отдадим, – почти с облегчением сказал Воислав, получив решение, которого не мог принять сам. – Девку-то что… прислать к тебе? Глянь ее судьбу. Что ей там… напрядено.

– Гляну. – Бура-баба кивнула. – Напряла ей Доля на веретенце непрямое, много напутала, да надо же и распутать когда-нибудь…

И вот уже мы справляли поминальный пир по стрыю Вальгарду – как несколько лет назад по князю Судогостю, а еще раньше – по стрыю Одду Хельги. Но в этот раз пироги и пиво подавали не в гриде, а на жальнике, где среди старых могил был устроен посмертный дом для нашего родича. Вырыли просторную яму, выложили пол толстыми досками, а стены – горбылем, посередине положили тело, одетое в лучшие цветные наряды, справа от него – меч и топор, слева – щит, в ногах поставили кувшины с медом и пивом, ведро с головой и ногами жертвенного барана. Остальную часть барана сварили в котле без соли и приправ, каждому гостю дали по ложке отвара и по кусочку мяса. Ели и пили, сидя на земле вокруг могилы, чтобы покойный напоследок разделил еду и питье с живыми; родичи рассказывали о его жизни, хирдманы стучали мечами о щиты в поединках и схватывались в рукопашную – вождь их вот-вот примет участие в этих же игрищах в Валгалле, перед лицом Отца Побед.

На погребение заявилась вся плесковская родня, старшие родичи моей матери из Люботино, Сигбьерн ярл с женой. Среди гостей сидел и тот парень из Киева – Мистина сын Свенгельда. Вел он себя тихо, учтиво, подавал голос, только если к нему обращались, и вообще имел такой вид, будто попал сюда случайно и сам этим удивлен.

Мой отец не хотел до завершения всех поминальных обрядов – «пока пироги не съели» – говорить о чем-то другом, но уже все мы знали, что «варяжский парень» приехал с предложением возобновить обручение Эльги с Ингваром сыном Ульва.

Поскольку стрый Вальгард был убит, а убийство требовало мести, это предложение было не так уж нелепо, как могло показаться.

Через пару дней после пира отец уехал в Плесков – говорить с князем. Вернувшись, он сказал только, что Воислав ответа пока не дал. Прошло еще дня три или четыре, и вот однажды князь удивил нас, снова заявившись в гости.

– Вот что, девки! – сказал он нам, когда мы домыли всю посуду после обеда и развесили горшки сушиться на кольях тына. – Пора вам в лес идти, судьбу свою пытать.

Мы сидели перед ним: Домаша, моя мать, мы с Эльгой и сестрами, все одетые в «горевые сряды» из выбеленного льна, с тонкой строчкой «дедов», вышитых на сорочке черной нитью и вытканной на пояске.

Эльге и ее матери предстояло ходить в «горевом» целый год.

Все мы столько причитали в эти дни, что лишились голоса. На душе было пусто: горе выплеснулось, и оставалось только ждать, пока будущее придет на освобожденное место. Как вода в досуха вычерпанном колодце: сначала одна муть, а потом глядишь, и опять блестит что-то светлое, живое…

– Куда? – прохрипела стрыиня Домаша, подняв глаза на брата. – К…

– Туда, где ведают! – многозначительно ответил Воислав. – Да ты не бойся, я сам их провожу.

Домаша взглянула на деверя.

Мой отец остался старшим в Варягине и единственным взрослым мужчиной в семье. Чтобы утешиться, мать и Домаша уже прикидывали шепотом, не женить ли Аську, но пока было не время.