– Я сам, – прерывает женщину Андрей. – Ася, ты являешься единственной наследницей самой большой доли в компании по завещанию.

– Что вы вообще такое говорите? – зло сжимаю я в кулаки воротник пальто Андрея. – Какое, к черту, завещание?

Перевожу взгляд на мать Макса.

– Ася… – она зажимает рот ладонью, а глаза ее глаза начинают блестеть от слез. – Вы нас не правильно поняли…

– Вы хоть иногда можете думать не о деньгах? Или вы испугались, что внук заберёт себе ваш капитал? – несёт меня. – Но этого не будет. Потому что Макс жив. Вы! – захлёбываюсь я, а дальше совсем перестаю что-то понимать, потому что мать Макса, придерживаясь рукой за стеллаж начинает опускаться на колени.

– Мирослава Семёновна, – к ней кидается Андрей, но женщина останавливает его жестом руки.

– У вас, безусловно, есть все права нас не любить, – дрожит ее голос. – Мой муж – не самый приятный человек, который с трудом признаёт свои ошибки. И в том, что сегодня наш сын оказался там, а не с нами, целиком и полностью наша вина…

– Мирослава Семёновна, встаньте… – прошу я ее, чувствуя, что она не врет и не играет.

– Я прошу тебя, девочка, войти в нашу семью. Мужу… ему сейчас очень плохо. Сердце. Но если я вернусь сегодня хотя бы с тобой, – гаснет ее голос. – Мне кажется, Бог нас всех помилует…

– Ну что вы такое говорите…

Я, чувствуя, как меня потряхивает, опускаюсь к ней на пол и обнимаю за плечи. По моем щекам прямо на ее плечо катятся слёзы. От матери Макса пахнет тёплом, дорогими духами и корвалолом…

– Спасибо, – стискивает она меня, путаясь в волосах пальцами. – Спасибо тебе, детка…

– Ну что вы, – глажу я ее по спине, – что вы…

– Ася, пол грязный и ледяной, – тянет меня вверх Мила. – Андрей, помогите.

Они вдвоём поднимают нас на ноги и сажают на кресла.

Мирослава Семёновна не отпускает мою руку и перебирает пальцы. Мила приносит два кусочка ваты с нашатырным спиртом. От резкого запаха голова действительно становится яснее.

– Андрей, – тихо обращается к нему моя напарница, видимо, как к самому сейчас адекватному. – Вам нужно куда-то ехать, потому что в восемь охрана будет ждать объект на сигнализацию. И Ася за сегодняшний день съела один бутерброд и пачку орешков.

– Понял, спасибо, – кивает ей он. – Ася, – подходит ко мне и присаживается на корточки, – Ты как себя чувствуешь? Ничего не болит? Нам не нужно в больницу?

– В больницу, – лихорадочно оживает Мирослава Семёновна. – У нас есть очень хорошая частная клиника, – путаясь в замочках, пытается открыть сумку. – Я сейчас позвоню… Все устрою!

– Нет, нет, – кладу на ее руки ладонь, успокаивая. – Я в порядке. Мы можем поехать к вам домой.

Прислушиваюсь к своим ощущениям и машинально кладу руку на низ живота. Потягивает немного. Но под конец дня так бывает.

Мила помогает мне одеться и обещает сама решить все вопросы с рабочим графиком.

Уже из машины Мирослава Семёновна звонит кому-то домой и просит сделать меню ужина максимально разнообразным.

Я понимаю, что это ради меня, но не спешу говорить, что едва ли смогу сейчас проглотить чай с сахаром, не то что ужин.

Открываю телефон и снова листаю новостную ленту.

Ася

Кто бы мог подумать, что в доме Царицыных мне когда-то будет отведена отдельная комната.

Лучшая из возможных.

Но идти я туда не спешу. Сижу в большой гостиной под ночником, подобрав на диван ноги, и сжимаю в руках телефон.

Мне страшно вдруг оказаться сейчас один на один со своими мыслями, а здесь, на первом этаже чувствуется присутствие людей. Звуки, запахи…

Андрей сразу после ужина уехал домой и обещал держать нас в курсе, если что-то узнает первым.

Мне кажется, что это правильно, то что я сейчас здесь. Рядом с людьми, которые любят Макса не меньше меня. Волновать подруг, просить их приехать и отвечать на вопросы не хочется.

Хочется ждать, не отвлекаясь. Сконцентрировав на этом все силы.

Я люблю тебя, Царицын! Ненавижу тебя! Пожалуйста, позвони и возвращайся скорее…

– Асенька, так нельзя, – Мирослава Семёновна заглядывает ко мне каждые пятнадцать минут. – Вы и на ужин ничего не тронули и сейчас даже глотка чая не сделали.

– Не могу, – качаю головой. – Извините. Я попозже.

– Ох, девочка… – вздыхает она. – Нам нужно как-то набраться терпения и дождаться утра. Все, что в наших с отцом возможностях, мы сделали…. А знаешь, – вдруг оживляется своей идеей. – Давай посмотрим альбомы? Максимилиан в детстве очень любил фотографироваться. Позировал, как модель.

– Хочу, – отвечаю с улыбкой и провожаю глазами мать Макса, которая даже не дожидаясь моего ответа, уже спешит к большому комоду.

– Где, же… – шелестит ящиками. – точно здесь был…

– Мира, оставь нас, – раздаётся раскатистое со стороны другого входа в комнату.

Я поднимаю глаза на отца Макса.

Мирослава Семёновна стоит, не шелохнувшись и прижав к себе найденный фотоальбом.

– Выйди, Мира, – повторяет он, давя интонацией. – Все будет нормально.

– Я буду на кухне, – выразительно говорит она в ответ мужу и выходит из комнаты, прикрывая дверь.

Дамир Аркадьевич проходит в комнату и садится передо мной на кресло.

Я внутренне сжимаюсь, не зная, чего от него ждать наедине. Весь вечер отец Макса провёл в своей комнате и спускался только на ужин.

Дамир Аркадьевич пристально смотрит на меня, откинувшись на спинку и перебирает пальцами по подлокотникам.

Он очень постарел за сегодняшний день. Под глаза залегли тени, кожа посерела, а морщины стали резче. И если бы я не знала, что с нашей с ним последней встречи в ресторане прошло всего несколько дней, то я решила бы, что между тем и сидящим сейчас передо мной мужчиной прошли годы.

– Хотел сказать, – после затянувшейся паузы начинает он, – что раз уж мой сын оказался в своём выборе таким неприклонным, то я его принимаю. Вы, Анастасия, можете считать себя членом моего дома и семьи.

– Большое спасибо, – склоняю голову на бок. – Максу, когда он вернётся, это будет очень приятно знать. Это сделает его счастливее.

– Счастливее… – задумчиво повторяет мужчина за мной. – Вряд ли вас удовлетворят или тронут мои извинения, – грустно хмыкает. – Но я действительно сожалею, что заставил своего сына пойти этой дорогой…

– Вы правы, – говорю тихо, – извинения меня не удовлетворят.

Не ожидая от меня столь прямого ответа, отец Макса подбирается и цокает языком.