– Ну так это же чудесно, – сказала я, сама не уверенная, чудесно это или нет. Я не могла себе даже представить, что роман возможно написать за такой короткий срок, но осознавала, что ты часто работал долгими рывками творческого напряжения. – Вообще-то у меня тоже новости есть, – осторожно проговорила я, молясь, чтобы мое объявление не испортило тебе хорошего настроения.

– Вот как? – спросил ты. – И что такое?

– Помнишь Гэрретта Колби?

– Детского писателя с говорящими зверюшками?

– Он не детский писатель, – вздохнув, ответила я. – Тебе это уже говорили. И не раз. У него рассказы для взрослых.

– Про говорящих зверюшек.

– У Мураками в книгах много животных разговаривает, – сказала я. – И у Булгакова. И у Филипа Пулмана.

– Да, но ты ж не сравниваешь с ними этого мелкого задрота, – сказал ты.

– Не называй его так. Это нехорошо.

– Тебе он нравится не больше, чем мне.

– Да, но все равно.

– Прекрасно, – сказал ты, хохотнув. – Буду хороший. Что же с ним там? У него случился некий прорыв? Он решил, что его роману необходимы деревья, танцующие танго, или несколько фонарных столбов, которые умеют жонглировать, распевая при этом арии из оперетт?

– Нет. Вообще-то он их продал.

– В каком это смысле – продал? Продал что?

– Продал свои рассказы. Как сборник.

Ты отложил прибор и уставился на меня с неверием на лице.

– Ты же не хочешь сказать – настоящему издателю?

– Да, – ответила я.

– Боже святый. – Ты оглядел комнату, отказываясь встречаться со мной взглядом, и я видела, что так ты даешь себе несколько мгновений роздыху для того, чтобы переварить только что полученную новость и решить, как на нее реагировать. – И кто их купил? – спросил ты, наконец вновь переведя взгляд на меня.

– Ты не поверишь, – сказала я. – Руфэс купил.

Ты даже не моргнул.

– Не мой же Руфэс? – уточнил ты.

– Полагаю, твой, – ответила я. – Если он у нас так называется.

Я встречалась с Руфэсом Шокроссом дважды, оба раза – очень коротко. Первый раз случился всего через несколько недель после того, как я начала ходить с тобою на свидания, я тогда ждала в вестибюле твоего издательства, а ты с ним встречался у него в кабинете наверху. После вы спустились с ним вместе. И по выражению твоего лица я сумела определить, что все у вас прошло не гладко, но ты не мог не познакомить его со мной. Мне он сразу понравился. В точности отвечал моему представлению о том, как должен выглядеть редактор: застегнутая доверху рубашка, очки в толстой оправе, взъерошенные волосы, по-мальчишески симпатичный, а бриться ему нужно, похоже, раз в пару месяцев, не чаще. Второй раз выпал несколько лет спустя, уже после того, как все твои романы отвергли, а от сотрудничества с тобой, в общем и целом, отказались. Мы с ним столкнулись в магазине здорового питания на Глассхаус-стрит, и все вышло до ужаса неловко. Ты изображал дружелюбие, но все, что говорил, произносилось явно с намерением оскорбить, и его твоя грубость, похоже, задела. Я же, со своей стороны, только смутилась. Понимала, что бедняга не получал удовольствия от того, что отказывался издавать твои романы, у него просто не было выбора. В конце концов, они действительно никуда не годились.

– Должно быть, он потерял рассудок, – сказал ты, стараясь, чтобы прозвучало лихо, но я слышала, что всеми фибрами своего существа ты стараешься удержаться и не швырять миски с едой, чтоб потом не смотреть с отвращением на потеки еды, яростно сбегающие по стенам.

– На самом деле он вполне умелый, – сказала я.

– Руфэс?

– Нет, Гэрретт.

– Ой, не смеши меня.

– Морис, ты же его даже не читал, – отметила я. – Ты этого не знаешь.

– С “Титаником” я тоже не тонул, но знаю, что ощущение не из приятных, – сказал ты, качая головой. – Засранец Руфэс. Ты слышала, сколько он получил? Аванс, я имею в виду.

– Нет, – ответила я. – Про это он не упоминал.

– Вероятно, не очень много.

Вообще-то очень. Ему предложили аванс в сто тысяч фунтов за сборник рассказов и следующий за ним роман. Но я предпочла тебе об этом не сообщать.

– Ну, удачи ему тогда, наверное, – сказал ты после длительной паузы, заполненной плохо скрываемым неистовством гнева.

Я вздохнула. Приятный вечер вдвоем опять псу под хвост. Я не жалела, что подняла эту тему, но мне хотелось уже от нее отойти. Оглядываясь сейчас, я не понимаю толком, желала ли тогда сделать тебе больно, рассказав об успехе Гэрретта. Ты же, в конце концов, ранил меня – и не раз. Ты вредил мне физически. Быть может, мне не терпелось отомстить. Хоть ты и разыгрывал хладнокровие, и делал вид, будто происходящее с моими студентами не имеет для тебя особого значения, я знала, что ворочать это в голове ты будешь еще не одну неделю.

– Сегодня еще кое-что произошло, – сказала я, нарушив затянувшееся молчание, поскольку уже была готова поделиться с тобой и другим известием. – Одну мою студентку вышвырнули с курса.

– Правда? – переспросил ты, выпрямляясь на стуле. – Кого?

– Помнишь Майю Дразковску?

Ты нахмурился.

– Она была которая?

– Когда ты приходил беседовать с моими студентами, у нее был такой вид, будто лучше бы она тебя отымела, чем слушала.

– Тебе придется сузить выборку.

– Ой, да ну тебя, – со смехом сказала я.

– Да, я ее помню, – признал ты. – Что произошло? Почему ее выгнали?

– Плагиат, – ответила я.

– Шутишь!

– Нет.

– У кого содрала?

– Честно говоря, я о таком авторе не слышала. Рассказ печатали в “Нью-Йоркере” три или четыре года назад.

Ты встал, собрал миски и тарелки и начал переносить их к раковине, чтобы ополоснуть, прежде чем загрузить посуду в моечную машину. Когда я встала тебе помочь, ты опустил руку мне на плечо и велел оставаться там же, где сижу, – у меня был трудный день, и мне полагается отдых.

– Как же ее поймали? – спросил ты.

– Текст узнал старший преподаватель. Очевидно, он преданный читатель “Нью-Йоркера” и у него подшивка старых номеров. Сегодня утром ее вызвали, представили ей доказательства, а эта дурочка не нашла ничего лучшего, как сказать, что все это просто совпадение.

– Совпадение длиной в пять тысяч слов? – рассмеявшись, спросил ты.

– Ну вот да. Этому бы нипочем не поверили. В общем, эту линию защиты она скоро забросила. Через пару минут уже потекли слезы и она рассказывала нам, как чувствовала, будто на курсе ей не место, что она не может состязаться со всеми остальными. “Я бы могла что-нибудь написать, конечно, – говорила нам она, – но оно не дотянуло бы до нужной планки, а я отказываюсь сдавать некачественную работу. Просто не могу”.