Немного успокоившись, Тимко покинул колючие заросли, смирившись с мыслью, что день пропал зря. Но иногда удача сама ищет тех, кого хочет облагодетельствовать. Едва Тимко вошел в небольшую рощицу, как ему попался годовалый бычок. Новоиспеченный буканьер не промахнулся – пуля попала точно в сердце животного. Тимко обрадовался: мясо молодого быка ценилось очень высоко, даже выше нежного мяса телок.

Разделка туши не заняла много времени. Сняв кожу, Тимко начал резать мясо на тонкие длинные полоски, начиная с головы. Когда сложил лучшие куски на подстилку из свежесрезанных веток, он почувствовал, что здорово проголодался. Тимко разжег костер, дождался, пока в нем останутся одни уголья, и опустил в кострище кости быка. Спустя полчаса обед был готов. Все это время он следил, чтобы кости не загорелись, и сбрызгивал их водой из фляги-тыквы.

Тимко приготовил любимое лакомство буканьеров – запеченный костный мозг. Некоторые охотники, тот же Гуго, ели его на завтрак, чаще всего сырым, но Тимку казалось, что это чересчур, да и зачем, когда недолго развести костер, а сухих дров вокруг – сколько хочешь. Раздробив кости с помощью камней и насытившись, он с удовольствием закурил; уж чего-чего, а табака здесь хватало. Он рос прямо под ногами. Обычно буканьеры на охоте не курили: звери чуяли запах дыма на большом расстоянии и убегали, забивались поглубже в лесные дебри. Но Тимко свое дело сделал, поэтому мог курить безбоязненно.

Табак у него был особенный. Тимко готовил его по старинному рецепту, как это делали отец и дед. К сожалению, здесь он нашел не все нужные травы, которые росли на Украине, и пришлось заменить их на местные; тем не менее табак получился знатным. Даже Гуго, привыкший к горлодеру без всяких приятных добавок, стал наполнять свой кисет смесью Тимка. Конечно же делал он это без спросу – какие могут быть счеты с компаньоном? – но по довольному виду угрюмого молчуна было понятно, что курево пришлось ему по душе.

Перекурив, Тимко начал собираться в обратный путь. Он соорудил волокушу, потому что унести на плечах все мясо не представлялось возможным – бычок был молодым, но упитанным. Волокуша представляла собой две толстые жерди и поперечину; Тимко связал их лианами таким образом, что получился вытянутый треугольник; на том конце, где жерди скрепляла поперечина, он сплел из гибких прутьев площадку. Уложив на нее мясо и прикрыв его травой, чтобы мухи не садились, он впрягся в эту импровизированную телегу без колес и потащил ее по едва приметной тропке, которую сам же и протоптал за те два года, что жил и охотился на Эспаньоле.

Возвратившись к своему шалашу, Тимко начал готовить букан. Дело это было непростое, у каждого буканьера имелись свои секретные рецепты засолки, копчения и вяления мяса, которыми они делились с другими не очень охотно, даже Гуго, хотя относился он к Тимку по-дружески. Но бывший запорожец тоже был не лыком шит; казаки умели коптить мясо не хуже буканьеров.

Первым делом Тимко нарубил зеленых жердей и сложил их несколькими слоями в виде куба поверх прочной деревянной рамы на стойках высотой в два фута так, что получилась объемная решетка-ящик с узкими окошками-щелками. Вся эта конструкция возвышалась над ямой, где горели сырые поленья; вернее, не столько горели, сколько дымили. После этого Тимко разложил полосы мяса поверх куба и посчитал первый этап законченным. Жерди были сырыми, поэтому только тлели и выделяли сок, не давая мясу подгореть. Оставалось лишь поддерживать огонь в яме, что было далеко не просто.

Настоящий сочный букан, который пользовался среди флибустьеров[33] и корсаров наибольшим уважением и высоко ценился, получался из несоленого мяса. Но, чтобы его приготовить и чтобы копченое мясо долго хранилось, требовалось большое мастерство. Обычно буканьеры клали в костер кожу, жир и кости убитых быков, чтобы дым был плотней и мясо приобрело приятный аромат. А еще в огонь бросали корешки разных растений и травы. Это как раз и являлось главным секретом, который Тимко разгадал без помощи Гуго Бланшара, – у того была своя, отдельная коптильня, к которой во время копчения мяса он никого не подпускал.

Определив вырезку на букан, Тимко занялся обедом. Это не требовало ни особого умения, ни затраты сил: куски мяса, которые не пошли на букан, он слегка посолил, насадил на вертел и поставил на костер, чтобы зажарились. А потом прилег на подстилку из камыша, закурил и задумался. Почему-то на ум пришла Ядвига, и Тимко почувствовал, как в горле образовался комок.

Как давно это было… Любовь, объятия, поцелуи, наконец, близость… И клятвы о вечной любви и верности. Сколько их было! И от всего этого осталась лишь горечь воспоминаний…

Мишель де Граммон сидел на палубе возле небольшого круглого столика из ценных древесных пород, меланхолично потягивал вино из серебряного кубка на высокой ножке и как зачарованный глядел на предзакатное небо. Он любил потрясающее буйство красок, которое природа Мейна являла человеческому взору ранним утром, когда всходило солнце, и на закате. Эта любовь произрастала из детства. Увидеть рассвет на улице Могильщиков не представлялось возможным. Дома там стояли так близко, что женщины судачили о своих делах, не выходя на улицу, – до пояса высунувшись из окон. А уж те, которые жили на верхних этажах, и вовсе могли при надобности передать друг дружке из рук в руки сковородку, солонку или еще что-нибудь. Солнце освещало улицу Могильщиков только в полуденные часы, и то недолго, потому что она напоминала узкое горное ущелье.

В конечном итоге юный Мишель нашел выход из положения. Проснувшись ранним утром, он бежал к церкви Сен-Сюльпис и забирался на колокольню, распугивая гнездившихся там голубей. Обычно людей в эти часы было немного, и никто не замечал мальчика, который карабкался по стене высокой башни, как белка. Оказавшись наверху, Мишель с непонятным восторгом и замиранием сердца следил, как огромный малиновый шар постепенно выползает из-за горизонта и заливает мир золотым светом. Но еще больше ему нравился закат, когда уставшая природа готовилась отойти ко сну. В такие минуты Мишеля охватывало странное предчувствие чего-то необычайного, каких-то увлекательных и опасных приключений, которые ждали его впереди.

Мишель невольно поморщился; он не очень жаловал эту пиратскую песню. Она была грубой, не такой изысканной, как веселые песни вагантов[34], к которым он имел пристрастие. Но команда его корабля как раз начала разбирать снасти после авральных работ, а дело это нелегкое, приходилось, что называется, рвать жилы, поэтому песня пришлась в самый раз.