Последним государством Ирана, правители которого возводили свое право на власть к Чингисидам, было Ак-Коюнлу, правитель которого суннит Узун Хасан (1423–1478) разгромил объединенных тюрко-монгольских противников Кара-Коюнлу, находившихся под властью Джаханшаха (ум. 1467). В то же время он поддерживал отколовшуюся часть суфийского ордена Сефевидов под руководством харизматичного шейха Джунейда (ум. 1460). Именно Джунейд начал процесс превращения Сефевидов из отрешенных от мира суфиев-суннитов в воинствующих неортодоксальных шиитов, которые в конце концов повернулись против своих былых защитников и установили в Иране новую правящую династию, опиравшуюся на шиизм двунадесятников. Так закончилась власть Чингисидов в Иране [61].

Хубилай-хан (также известный по своему храмовому имени Ши-цзу) был пятым великим ханом Монгольской империи с 1260 по 1294 год, а также основателем империи Юань в Китае [1]. Однако не все признавали его господство, и только Хулагуиды в Иране оставались ему всецело верны. Невзирая на степное происхождение, Хубилаю удалось создать полиэтничную, мультикультурную систему управления, при помощи которой он смог и объединить Китай, и осуществлять контроль даже над далеким Ираном.

ПЕРВОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО

Самое раннее упоминание о Хубилае повествует о обряде его инициации, ягламиши [2], которую провел его дед, Чингис, в 1224 году (Бечин ил, год Обезьяны). Это случилось после того, как Хубилай с братом Хулагу отправились в свою первую охотничью экспедицию на реку Или и совершили первое убийство, поймав антилопу и кролика. Их дедушка, следуя монгольской традиции, смазал жиром убитых животных средний и большой пальцы мальчиков. Рашид ад-Дин, рассказывая эту историю, утверждет, что во время помазания Хубилай осторожно держал перст Чингисхана, а молодой Хулагу так резко ухватил деда за протянутый палец, что тот вскрикнул от удивления[238].

Хубилай (1215–1294, прав. с 1260)

Эта история о ранних годах Хубилая ясно показывает, что традиции монголов и степи прививал мальчикам наряду с другими и сам дед. Но не менее ясно, что на них влиял и более широкий мир за пределами степи, о наличии которого они были хорошо осведомлены. Их мать, Сорхахтани-беки, позаботилась о том, чтобы ее сыновья овладели традиционными монгольскими навыками верховой езды, охоты, стрельбы из лука и ведения боя, но в то же время обучала их литературе, искусствам и наукам. Для этого при дворе находились китайские ученые, персидский наставник из североиранского города Казвина, а также уйгур по имени Толочу, учивший их монгольской грамоте. В этой области ее мальчики достигли значительных успехов, что и позволило им впоследствии уверенно закрепиться в землях к югу от Евразийской степи.

Сорхахтани-беки

Своим примечательным восхождением к власти братья Толуиды – внуки Чингисхана Мункэ (ум. 1259), Хубилай (ум. 1294), Хулагу (ум. 1265) и Ариг-Буха (ум. 1266) – во многом обязаны неустанным заботам и честолюбию своей матери Сорхахтани-беки. Она воспротивилась повторному вступлению в брак после смерти мужа, хана Толуя, самого младшего из сыновей Чингисхана, и, активно используя семейные связи, была всегда наготове к участию в политических интригах и межклановому соперничеству, что и позволило ее сыновьям собрать впоследствии богатый политический урожай. Особенно много выгод от ее опыта и внимания получил второй сын, Хубилай, влияние матери на которого признают различные источники.

Взросление Сорхахтани прошло на фоне политических интриг и махинаций, которые глубоко впитались в ее плоть и кровь. Она решила, что ее сыновья по мере взросления должны без прикрас осознавать политическую реальность, развить чутье для наблюдения за окружающим миром, границы которого постоянно расширялись. Оставаясь вдовой после смерти мужа в 1233 году, она смогла сосредоточиться на развитии своих политических, личных связей и межклановых союзов, что было бы затруднительно, будь она замужем за крупным политическим игроком, таким как Гуюк. Пока ее муж Толуй был жив и занят военными кампаниями, она в одиночку занималась воспитанием и обучением четырех сыновей. После его смерти она сосредоточилась на том, чтобы обеспечить для них пользу от тех связей, которые она ковала.

Сорхахтани предпочитала держаться в тени, и во время правления Дорэгэнэ-хатун (прав. 1241–1246) «раздачей даров и подношений она направляла [свои] заботы в сторону родичей и соплеменников, щедростью и умением покорила и привлекла [на свою сторону] воинов и чужестранцев»[239] [3]. Она была проницательным политиком, непревзойденным переговорщиком и грозным противником. «И если бы все женщины были подобны ей, они превзошли бы мужчин»[240] [4]. Так пел поэт аль-Мутанабби, на которого ссылаются и Бар-Эбрей, и Джувейни, хотя последний не скупится и на собственную хвалу:

Сопротивляясь попыткам выдать ее замуж за Гуюк-хана, Сорхахтани сосредоточилась на управлении своим апанажем Чжэньдин в провинции Хэбэй, с воспитательными целями привлекая детей к административным делам. Она учила сыновей бережно и уважительно относиться к земле и ее обитателям, обеспечила мальчикам всеобъемлющее и практическое образование.

Сорхахтани помогала Хубилаю управлять его собственным апанажем в Синчжоу, прекрасно сознавая, что любой опыт, полученный в годы юности, может определить стиль его будущего правления. Она твердо верила, что успехи и неудачи, пережитые Хубилаем в ранние годы, повлияют на то, какие решения он будет принимать дальше в своей жизни. С самого начала она прививала сыну терпимость и уважение к чужим культурам и даже назначила ему в кормилицы тангутку-буддистку, которой было суждено оставить неизгладимый след в памяти мальчика [5].

ПЕРВЫЙ АПАНАЖ ХУБИЛАЯ

После окончательного разгрома чжурчжэней в 1236 году великий хан Угэдэй наградил мальчиков Толуидов и их мать землями в провинции Хэбэй, к которым прилагалось 80 000 юрт. Эти 80 000 семей, разумеется, были готовы оказать поддержку новым хозяевам и надеялись на их помощь в конкуренции с коренными жителями этих мест – киданями, чжурчжэнями и китайцами-северянами. Большинство обитателей юрт были традиционалистски настроенными тюркомонголами, среди которых глубоко коренились предубеждения и предрассудки степняков, презиравших коренное оседлое население региона. Они не испытывали к ним никакого интереса и не желали их знать, будь то деревенские крестьяне или утонченные жители города. Сообщества оседлых поселенцев рассматривались ими исключительно как источник дохода, а их города и фермы – как плоды, которые нужно было обобрать и обратить себе на пользу. Степняки традиционно смотрели на своих соседей как на потенциальных рабов для подневольного труда, прислуживания или сексуальных утех. Хотя к этому времени они уже распознали потенциал, которым обладали высококвалифицированные ремесленники: их начали ценить особо как за мастерство, так и за высокую цену, по которой их можно было продать.