– Зайду, куда денусь, – Кир ободряюще улыбнулся женщинам. – Вы и сами-то держитесь, не грустите.

– А что делать! Стараемся! – отозвались торговки. – Ну, до встречи, Кирилл Александрович. Заходите на огонек, мы вам всегда рады!

Кир уже скрылся за углом дома, а тетки все смотрели ему вслед. Наконец Люся не выдержала:

– Слышьте, девочки, как думаете, он это… ну, того… ну, еще по этой части?

Соня только бровки подняла.

– Люсь, ты чего?

– А чего? Думаете все – закрылась лавочка?..

Соня с Клавой переглянулись.

– Может, у тебя там чего-то и закрылось, а на него не наговаривай, – фыркнула Клава. – Какие его годы! За пять лет ну ничуть не изменился. Ну вот ни на чуточку.

– Значит, сволочь… – задумчиво протянула Люся.

– Это почему же? – возмутились подружки.

– Ну, как? Говорят же, если кто не стареет, точно, гад.

Клава всплеснула руками.

– Люсь, ну ты прямо темная какая-то. Начитаешься этих своих газет, так тебе прямо полголовы сносит, честное слово! Дура какая-то!..

– Нет, нет, гражданочка, это я не вам, – переменившись в лице, пропела она в сторону отшатнувшейся покупательницы. – Берите фруктики, выбирайте, пожалуйста, пожалуйста…

Женщины переключились на торговлю и принялись завешивать, отсчитывать и нахваливать товар, не забывая переругиваться друг с дружкой.

Кир не спеша продвигался в сторону дома. Обычно в этой дремучей части города он чувствовал себя особенно хорошо. Зажатые в треугольнике между Садовым кольцом и двумя большими улицами особняки, тупики и переулки Таганки сохранили атмосферу потрепанной и утомленной великой столицы. Время все меняло, Петербург страдал от наводнений, Париж – от барона Османа, Москва – от пожаров. Говорили, что в 1812 году выгорело две трети построек и от города почти ничего не осталось. Но рана затянулась, и Москва, как сад, заросла вновь, на пепелищах встали новые кварталы, и прошлое, пряча свои тайны, вновь отступило под напором блестящего настоящего.

Кир, преследуя воспоминания, бродил между домами. В этих неказистых переулках совсем непарадной Москвы прошла его молодость, по этим тротуарам он когда-то гулял с женой, в этом сквере они целовались, а под тем навесом однажды поссорились.

Город изменился с тех пор. Старая, тихая, купеческая Москва пряталась в глубине дворов. Одни особняки покривились, стояли сгнившими и обреченными на снос. Другие уже снесли и разрыли землю под новые фундаменты, на месте третьих встали современные постройки – чужие, неприступные, из стекла и металла. Но для Кира сквозь эту новую, надменную и густо застроенную Москву, проступала другая – та, в которой еще стояли на своих местах старые дома и были живы давно умершие люди. Кир свободно перемещался в этом городе-фантоме и почти не испытывал тоски по временам своей молодости и счастья.

Но сейчас, шагая в серых и скорых зимних сумерках, он был неспокоен. Разговор с торговками только усугубил его волнение. Кир что-то чувствовал. Ему мерещилась исполинская разрушительная волна, надвигавшаяся на город, грозившая смыть всех и вся и оставить пустыню там, где еще вчера все «пело и боролось, сияло и рвалось». Он не знал, надо ли сопротивляться своим предчувствиям, или самое разумное, что сейчас можно сделать, – это лечь на землю, которая завтра станет дном, и приготовиться ждать. Если такая волна и правда поднялась, не было никакой надежды на то, что она пройдет стороной.

Кочка отчаянно скучала по Киру и своему двору, но уже который день обходила стороной родной квартал. Ее слишком напугало столкновение с вонючими подростками, она отсиживалась в незанятых углах и с осторожностью выбиралась на рассвете, разнюхать обстановку и поискать еды. К сожалению, рассчитывать на приличные объедки в такую рань не приходилось. Все выкинутое накануне было давно сожрано, а время утренних отбросов еще не наступило. Кочка перебивалась неаппетитными промерзшими кусками и надеялась на удачу. И сначала она подобрала совсем свежую дохлую птичку, а потом под утро какой-то страдающий бессонницей тип выполз из дома и, гремя мусорным ведром, поплелся к помойке. Едва сутулая фигура в отвисших портках и тапочках скрылась в подъезде, Кочка уже топталась на отбросах. Печально, но неизвестный товарищ ел еще хуже Кочки. Пара куриных косточек, с которых мясо было так тщательно обсосано и обглодано, что исчез даже его запах, тонули в картофельных очистках, под ними нашлось несколько капустных кочерыжек и какие-то омерзительные ошметки неизвестного происхождения. Кое-как перебившись безвкусными, как карандаши, костями, Кочка забилась обратно в свое гнездо – узкую щель между трубами в подвале жилого дома. Место было теплым, пакля кое-где растрепалась, образовав подобие подстилки, так что убежище получилось вполне сносным. Здесь почти не пахло людьми, и Кочка, согревшись и разомлев, заснула. Во сне она поскуливала и дергала лапами, убегая от преследовавших ее теней, людей и бродячих собак.

Иван подменил за рулем друга, выпившего водки за обедом в ресторане, и, увязая в московских пробках, они направились к Игнату. Узкие переулки в центре города в этот час были хаотично запружены автомобилями, и на то, чтобы перебраться с одного края Садового кольца на другой, им потребовалось почти два часа. Игнат, разомлевший после ухи и водки, уже почти задремал, убаюканный теплом и нежной музыкой, как вдруг ни с того, ни с сего затихшая, было, тревога с такой силой хлестнула его по сердцу, что и сон, и хмель слетели без следа. Он полулежал в пассажирском сидении, а его душу терзала и рвала невидимая стая, которую и отогнать было невозможно, и приручить не выходило. Эти беспощадные и бесплотные демоны тревоги и тоски всегда появлялись неожиданно и без спроса. Невидимые, они подбирались к нему под утро и начинали свое дело, лишая сна, загоняя сердце в тахикардийном ритме, увлажняя ладони и ступни ног и пересушивая небо. Или, как сейчас, просачивались между дневными заботами, хватали за горло, и не было сил ни сидеть в машине, ни стоять в пробке, ни думать, ни дышать. Игнат боролся с желанием распахнуть дверь, вырваться на улицу и бежать, бежать прочь, в надежде оторваться от своих мучителей. Но он боялся, что те только и ждут, когда он сорвется, чтобы устремиться вслед и гнать свою жертву, вероломно отпуская и давая надежду на избавление, а потом одним броском настигнуть, бросить на холодный снег и…

– Черт тебя дери! Поедешь ты, наконец? Или мы до завтра здесь загорать будем?! – Иван заорал на мусоровоз, перегородивший движение на крошечном перекрестке.

Игнат вздрогнул, и все демоны разлетелись. Он с благодарностью посмотрел на друга, но тот ничего не заметил. Иван был слишком раздражен, чтобы обсуждать абстрактное зло. Потихоньку они подползли к дому, нашли место на стоянке и вскоре плавно поднимались на лифте в верхние слои атмосферы. Игнат, наблюдая за отсчетом этажей на электронном табло, наконец, заговорил.

– Слушай, Вань, – начал он. – Ты знаешь, что я подумал… Я, когда в последний раз возвращался из командировки, ну, вот перед тем, как это все началось… так получилось, что я не один ехал в купе. Был там один мужик. Никто, незнакомый человек, просто зашел в гости. Ну, мы посидели, поговорили, выпили. И, ты понимаешь, мне кажется, я ему все рассказал.