Замри, мать твою, просто замри. Иначе я за свой организм не ручаюсь. Он сейчас живет по собственным правилам, отдельно от мозга.

- Давно так не высыпался, - тяну с сожалением. С удовольствием еще бы с кудряшкой полежал.

Тепло, хорошо и пахнет вкусно. Еще бы не возбуждала движениями соблазнительными – цены бы ей не было. Сон как рукой снимает.

- Прекрати, - хрипло прошу.

Но мелкая засранка, как обычно, не слушается. И дико хочется ее наказать. С особой нежностью. Все, конец, остатки мозгов утекают. Туда, где в меня настойчиво толкается упругий зад. Уверен, что мелкая дурочка делает это не намеренно, но не то время суток она выбрала и неудачный момент для того, чтобы испытывать мою выдержку.

Сделав вдох, я твердо намерен наорать на Лесю. До очередного толчка, после которого она наконец замирает. Но шлагбаум сносит, и никакой силы духа не хватает, чтобы затормозить и отпустить ее. На полной скорости несусь в пропасть.

Отодвинув носом спутанные кудри, добираюсь до тонкой шейки и целую бархатную кожу.

Леся не шелохнется и, кажется, даже не дышит. Таким образом, дает мне полную свободу действий. И я охотно пользуюсь ее покорностью.

- Девочка моя, - жарко выдыхаю и спускаюсь поцелуями к острой ключице.

Какая же Леся миниатюрная, хрупкая, как кукла. Еще и не двигается, укрепляя ассоциацию.

Обнаглев, разворачиваю свою «заблокированную» руку, которую так упорно прижимает к себе девочка, и обхватываю ладонью небольшое, идеального размера, по-девичьи упругое полушарие, сжимаю сквозь тонкую ткань, чувствуя, что на Лесе нет белья. Зря. Теперь точно подписала себе приговор. И закрепила его, шумно вздохнув и приподняв грудь.

Я больше не целую Лесю. Это слово и на сотую долю не отражает того, что я в реальности делаю с ней. Пробую, ем, облизываю. Ухо, щеку, подбородок, шею. Каждый сантиметр кожи, до которого только могу дотянуться.

Не останавливаясь, ласкаю грудь, ощущая, как бешено колотится маленькое сердечко внутри. Как у загнанного кролика, угодившего в капкан.

- А вы… что делаете? – отмерев, дрожащим голосом шепчет она.

Разворачиваю чудную девочку, укладываю спиной на подушки, а сам нависаю сверху. Хочу видеть ее лицо, чтобы истинные эмоции прочитать. И усмехаюсь довольно. Пусть говорит, что угодно, но ее внешний вид выдает скрытые желания. Раскраснелась, тяжело дышит, губки покусывает. А в глазах такой туман, что и я в нем теряюсь.

- А на что это похоже? – отпустив ее грудь, спускаюсь к животику, забираюсь под ткань майки.

- На домогательство, - выдает она с такой нарочитой серьезностью, что хочется рассмеяться. – Или… или изнасилование, - заявляет, срываясь на предательский стон, когда я пальцем обвожу пупок.

- Да ну, - тяну недоверчиво.

Наклоняюсь к ее губам, которые она призывно распахивает. Опускает ресницы, сама тянется ко мне, но я не спешу принять ее капитуляцию. Проучить хочу за дерзость.

- Жертвы обычно кричат и сопротивляются, а не соблазняют маньяка, - выдыхаю, едва касаясь ее рта.

- А я… сопротивляюсь… вообще-то, - не сводит заинтересованного, томного взгляда с моих губ. Смешная все-таки, необычная.

- Коне-ечно, - выпаливаю с сарказмом.

Противореча самой себе, Леся скользит ладонями по моей шее, царапает слегка. Размышляет о чем-то, пока я веду рукой под резинку ее пижамных штанов. Подушечками пальцев касаюсь края трусиков. Хоть что-то на ней есть из белья, но… Только хуже становится.

«Рассматриваю» наощупь: никакого кружева, ноль синтетики. Да черт. Неужели те самые? Наивно-невинные? С дурацким рисунком? Красная тряпка, а я бык. Напасть, порвать, растерзать!

Одергиваю руку, будто меня током шарахнуло, но на этом моя попытка остановиться проваливается.

- До свадьбы ведь нельзя, а я уже. И мы… - бубнит под нос Леся, будто уговаривает сама себя.

Непонимающе свожу брови. Ожидаю, что теперь она уж точно оттолкнет меня, потому что ни о какой свадьбе у нас речи не идет. Значит, нельзя. А жаль…

Логическая цепочка разлетается на звенья, когда Леся вдруг касается моих щек маленькими ладошками, отрывает затылок от подушки, подается ближе и… Сама меня целует. Неуверенно так, осторожно, затаив дыхание. Но сама!

Как это по-женски: говорить одно, а делать противоположное. Но мне нравится такой исход. Принимаю ее неловкие поцелуи, дарю ей иллюзию свободы. Но недолго. Не выдержав, впечатываю горячее тело в матрас. Завоевываю мягкие губы, терзаю их до красноты.

Заметив, как Леся ерзает и мычит что-то, позволяю ей перевести дух. Хотя так сложно останавливаться. С ней – невозможно…

- Вы там мне в бедро больно давите, - морщится она, опять толкаясь в мой пах. Целенаправленно так, что я взорваться готов. – Там… эта… пряжка… упирается, - заикается смущенно.

Приподнимаюсь на локтях, чтобы лучше видеть ее. Серьезно? Или кокетничает?

Ладошка смело ползет по моему торсу вниз. Прямиком к «пряжке», надавливает, чтобы «отодвинуть», но пальцами касается бугра, царапнув молнию. И застывает, как парализованная.

- Божечки, - Леся, осознав, что натворила, глаза округляет, а через секунду зажмуривается.

- Ты откуда такая? – ухмыляюсь я.

- Ну, хватит, - хнычет, когда вжимаюсь пахом в ее ладонь. - Отпустите, я передумала, - пытается освободить руку, заключенную между нашими телами, но ощущается это так, будто она непроизвольно поглаживает меня. Слабенько, неумело, ненароком. Ничего особенного, а брюки скоро треснут от моего напряжения.

- Продолжишь на «вы» ко мне обращаться, не отпущу точно, - касаюсь губами четко очерченной скулы.

Какая же Леся красивая. Или во мне говорит похоть? Да и плевать!

Ни разу на прислугу не позарился. А с ней… крыша слетает. Женат официально, еще и обручен. Теперь любовницу себе присмотрел? Не многовато ли для одного меня? Хотя мне бы хватило этой маленькой дрожащей куколки, что елозит подо мной. И заводит дико. И все равно, что дверь не заперта.

Что это? Седина в бороду и бес ребро? Тьху ты, как Леся, уже о себе отзываюсь! Мелкая пигалица, с ума сводит.

Накрываю ее тело своим. Собираюсь поцеловать дерзкие губы в наказание. И не только... Хватит игр! Прелюдии затянулись...

- Ладно, ты. Ты! - лепечет она с нотками страха. Неподдельного. – Не надо, - все-таки вытащив кисть, упирается в мою грудь двумя