Клод де Сен-Симон, повсюду следовавший за королем, был ранен в бедро, отправившись на разведку в тыл врага. В январе заболел и сам король. Он лежал на походной кровати, бессильно уронив руки вдоль тела после очередного кровопускания, и часами смотрел в одну точку. Изредка брал одну из разложенных рядом на столике морских раковин (они должны были пополнить его коллекцию) и подносил ее к уху. В раковине шумел призрачный прибой. А настоящие валы в этот самый момент разносили в щепы очередную деревянную эстакаду Таргоне — последнюю попытку, на которую, скрепя сердце, дал согласие герцог Ангулемский.

Когда восьмого февраля умер восьмидесятилетний врач Эроар, Людовик не выдержал и призвал к себе кардинала. Ему было совестно покидать своего советника в такой час, оставляя его один на один с трудностями и умножая число его забот. Ришелье понимал, что чувствует король, и говорил с ним искренне и просто.

Сначала он, по обыкновению, доложил о ходе осады: дамба возводится, удалось перехватить несколько легких судов с провизией для ларошельцев. Разумеется, казна пуста, но осаду нельзя снимать ни в коем случае. Взяв Ла-Рошель, мы сможем перенести войну в Англию: в противном случае англичане объединятся с гугенотами, Лотарингией, Савойей и Священной Римской империей и станут творить, что захотят.

Людовик смотрел на Ришелье виновато: кардинал воевал на два фронта — и с мятежниками, и с завистниками. Покинуть его в такой момент! Словно прочитав его мысли, Ришелье сам признался: ему придется нелегко, однако жизнь короля — высшая ценность. Король горячо пообещал, что непременно вернется, как только поправится, и сказал, что назначает кардинала главнокомандующим своими войсками под Ла-Рошелью.

Два дня спустя Людовик уехал. Момент его прощания с Ришелье затянулся. Король не скрывал своих слез и обнял кардинала как брата.

— У меня тяжело на сердце, боюсь, как бы с вами не стряслось беды, — проговорил он сдавленным голосом. — Если вы любите меня, берегите себя, не отправляйтесь в опасные места, как вы делаете ежедневно. Если я вас потеряю, то просто не знаю, что стану тогда делать. Клянусь, что выполню все свои обещания вам.

Кардинал хотел сказать ему что-нибудь ободряющее, но тоже почувствовал комок в горле. Король всхлипнул:

— Как подумаю, что вас не будет со мной, — я пропал, — он снова залился слезами.

Бассомпьер, взиравший на эту сцену на некотором отдалении, отвернулся и стал ковырять землю носком сапога.

— Разлука с величайшим государем на земле наполняет мое сердце глубокой скорбью и пронзает его тоской, — заговорил, наконец, кардинал. — Но я утешаюсь тем, что остаюсь, чтобы довести до конца начатое вместе, и верю в нашу скорую встречу.

Хлопнула дверца кареты; кучер стегнул лошадей; охрана из королевских мушкетеров припустила следом; из-под копыт полетели ошметки грязи. Присутствовавшие при проводах короля стали понемногу расходиться, а Ришелье еще долго стоял, глядя на опустевшую дорогу…

Карета герцога Бэкингема выехала из Уайтхолла и, миновав короткую улочку, остановилась перед зданием Вестминстерского дворца. Гвардейцы выстроились в две шеренги, образовав коридор и оттеснив в сторону зевак. Лакей спрыгнул с запяток и откинул подножку кареты. Герцог вышел и с озабоченным видом направился во дворец. Ему предстоял нелегкий разговор в парламенте.

За последние три года король созывал парламент трижды, чтобы тот дал согласие на введение новых налогов, однако палата Общин каждый раз просила взамен гарантии против королевского произвола, и ее уже дважды распускали. Сейчас деньги были нужны позарез: герцог планировал новую экспедицию к Ла-Рошели; но упрямцы в войлочных париках требовали подтвердить Великую хартию вольностей. Мерзавцы, боятся угодить в Тауэр! Они и так забрали слишком много воли. Вон французский король сажает в тюрьму кого хочет — и своих, и чужих.

При мысли о французском короле у Бэкингема совершенно испортилось настроение. Сзади послышался сильный шум, громкие крики. Герцог обернулся. Сквозь оцепление к нему пытался прорваться какой-то человек, крича: «Милорд, милорд, подождите!»

— В чем дело? — грубо спросил герцог.

— Я — Фелтон, сэр! — несколько удивленно напомнил ему проситель, словно Бэкингем был его давним знакомым. — Лейтенант Фелтон!

— Чего вы хотите?

— Я был дважды ранен под Ла-Рошелью, и видит Бог, что если бы все дрались так, как я, мы бы не отступили! — гордо воскликнул Фелтон, выпятив грудь. — Я полагаю, что имею право на повышение.

— Да подите вы к черту! — огрызнулся Бэкингем и зашагал ко дворцу, словно пытаясь вбить каблуками в землю воспоминание о злосчастной высадке на остров Ре. Фелтона оттащили гвардейцы.

Людовик сдержал свое обещание кардиналу: семнадцатого апреля он вернулся обратно. Выстроенные по-парадному войска встречали его приветственными кликами, форты и корабли — пушечным салютом.

Ришелье с гордостью продемонстрировал ему почти законченную плотину и баррикаду из затопленных кораблей, связанных канатами. На насыпи разместились одиннадцать фортов и восемнадцать редутов, а на пушках кардинал приказал выгравировать надпись: «Ultima ratio regis» — последний довод королей.

И все же ларошельцы не сдавались. В марте они выбрали своим мэром и главнокомандующим Жана Гитона — бывалого моряка, адмирала ларошельского флота. Он долго не хотел принимать эту должность, но потом уступил. Собрав городскую знать в Ратуше, он показал всем длинный и острый кинжал и заявил, что пронзит им любого, кто заговорит о сдаче, и велел убить им себя самого, если он хотя бы заикнется о капитуляции. Агенты отца Жозефа устроили несколько покушений на Гитона, но ему удалось избежать их всех. Попытка Луи де Марильяка проникнуть в город через сточные канавы также окончилась неудачей.

В мае к Ла-Рошели подошла английская флотилия из пятидесяти трех кораблей под командованием лорда Денбига. Развернувшись бортами к дамбе, они попытались разрушить ее из пушек. Но французские батареи вели ответный огонь.

Прибытие англичан возродило надежды осажденных и наполнило тревогой сердца осаждавших. Пока Людовик лично руководил пушкарями, обучая их более точной стрельбе, Ришелье тайком подослал к Денбигу своих агентов, предложив золото в обмен на невмешательство. Неизвестно, какой аргумент оказался более убедительным, но вместе они возымели свое действие: через неделю, не дав боя и не доставив провизию ларошельцам, флотилия распустила паруса и растаяла в предрассветном тумане.

Лето 1628 года выдалось очень жарким, засушливым. Возле бочек водовозов стояли длинные очереди из королевских солдат, набиравших воду прямо в шляпы. Когда ветер дул с берега, то доносил сладковатый трупный запах из осажденного города: жители Ла-Рошели умирали от голода. Уже несколько недель они питались лишь водорослями и ракушками; мать и сестра герцога де Рогана, находившиеся в городе, страдали так же, как все. Твердой походкой моряка, широко расставляя ноги, Жан Гитон каждый день выходил на улицу, чтобы поддержать дух защитников крепости. Однажды какой-то человек, от которого осталась одна тень, свалился почти ему под ноги.