Это чудовищное предположение я видела в глазах Амины и Ремси, хотя они старательно обходили этот вопрос, лишь выражали сочувствие. Схожие чувства обуревали и лорда Олгира в библиотеке.

— Ах, бедная Асира! Такая красивая, такая молодая…

— Ох, бедная леди Лау! Я буду молиться, чтобы она поскорее выздоровела, — добавила к словам Амины Ремси и спрятала взгляд.

Я была с ними солидарна, однако не переставала задаваться различными вопросами. Одно я знала точно: не я добавила яд.

Если Асира отравила сахар, то зачем решила умереть сама? Почему она вообще решилась на это? Все это с трудом укладывалось у меня в голове: как можно любить настолько сильно, чтобы решиться на убийство, а после — на самоубийство?

Однако, как бы я ни пыталась припомнить, что Асира пила чай с сахаром, не могла. Я не видела, пила ли она чай или добавляла туда рафинад: сам разговор был незначительный, поэтому быстро выветрился у меня из головы, как и его обстоятельства.

На фоне всех этих событий и новостей я чувствовала себя просто ужасно: раздавленной, преданной и никому не нужной. Кроме смерти Асиры, я чувствовала беспокойство за леди Лау: что с ней и как она себя чувствует? Винит в этом меня или нет? Как бы эгоистично ни звучало, мне хотелось, чтобы она выжила не только из-за беспокойства о ней, но и о себе: если сапфировая погибнет, мне этого никогда не забудут и не простят.

— Я хочу навестить леди Лау, — сказала я фрейлинам, когда обед подошел к концу. Я практически ничего не съела: аппетита не было никакого.

— Мы будем вас сопровождать, — уверенно заявила Данья, и я подарила ей слабую благодарную улыбку.

На самом деле мне сейчас совсем не хотелось оставаться одной. И именно в этот момент я поняла всю значимость фрейлин: императрица — публичная личность, о ней всегда судачат. Чтобы справиться с этим грузом ответственности и всеобщего внимания, и нужны фрейлины: они служат неким щитом от окружающего озлобленного мира.

— Она не изменилась, — услышала я шепот слуг, пока спускалась по лестнице. Две девушки снимали пыльные шторы с высокого окна и не видели меня. Я подала знак к молчанию фрейлинам, решив послушать сплетни. — Весь дворец шумел, какая императрица хорошая: после потери памяти она полностью изменилась! Но все оказалось ложью.

— Зато ей удалось привлечь императора: я слышала, как две придворные дамы обсуждали танец огня. Говорят, в истории Эордании не было ничего более страстного и прекрасного.

— А после этого императрица вновь стала собой и отравила своих соперниц, — подвела итог первая. — А я ведь сразу говорила: не может человек так разительно измениться… Ой!

Она обернулась и встретилась взглядом со мной. Я тонко улыбнулась, запоминая обеих служанок. Не то чтобы я собиралась им мстить или увольнять — схожие мысли преследовали всех во дворце, а эти две — безмозглые дурочки, которые лишь повторяют чужие слова. Просто встречаться с ними не хотелось, а уж после того, как Эсхи выкрала дневник Вирьяны, я решила очень осмотрительно относиться к своему окружению.

Огонек прыгнула вперед и оскалилась на служанок. Её окутало пламя. Отлично! Теперь ни у кого не останется сомнений, что я злодейка — пугаю служанок своей ручной зверюшкой.

— Огонек, идем, — шепнула я и протянула руку саламандрочке, та легко забралась и села на плечо.

Мы с фрейлинами прошли дальше, а Огонек развернулась у меня на плече, продолжая следить за служанками. Подобной заботе и осмотрительности саламандры я лишь улыбнулась: с ней действительно ничего не страшно!

К леди Лау нас не пустили. Эсса Урмари стояла у входа в спальню. Герцог замер у окна и смотрел исключительно в сад — видимо, он боялся, что не сдержится и обвинит во всем меня. Я не могла его за это упрекнуть: обстоятельства складывались не самым лучшим образом, а с репутацией, которую создала вокруг себя Вирьяна, и вовсе дело дрянь.

— Она еще слаба, ваше величество, — сказала целительница. — Мне жаль, но пока она не в состоянии вести беседы. Утром ей было лучше, но сейчас она борется за свою жизнь с лихорадкой. Мы с другими целителями делаем все возможное, но я не могу дать никаких гарантий.

— Мне печально это слышать, — искренне ответила я и развернулась к выходу, когда различила отчетливую усмешку герцога.

Проглотив обиду, я вышла, не дав перебранке случиться. Сейчас герцог в уязвимом состоянии, и я должна принимать это во внимание в разговоре с ним. Точнее, избегать этого самого разговора.

Время до ужина я провела с фрейлинами: читать книги не хотелось, а девушки развлекали меня разговорами, мы подбирали узоры для салфеток, а также цвета штор на грядущий теплый период. Когда мне принесли свежий выпуск “Вестника Эордании”, я почти успокоилась и старалась не думать об Асире.

Но, разумеется, в газете присутствовал некролог — фрейлина императрицы отравлена и выслана за пределы дворца. Автор задавался вопросом: кто мог быть так жесток? Но сама статья была построена так, что даже недалекий человек подумал бы на меня.

Я отшвырнула газету и резко поднялась. Ремси тут же взяла её в руки и прочитала вслух.

— Ваше величество, вы же не думаете всерьез принимать слова газетчиков? — спросила Данья. — Каждое их фраза написана лишь для того, чтобы привлечь внимание! Им же нужно продавать тираж!

— Право слово, ваше величество! Не принимайте близко к сердцу, — добавила Амина. — Это все вздор и пустые сплетни!

— А охочих до сплетен всегда хватает, потому и пишут подобное, — согласилась Ремси и сложила газету. — О вас и раньше говорили дурно, но вы никогда не воспринимали это всерьез…

— Ремси! — одернула девушку Амина. — О чем ты таком говоришь? Перестань!

— Ох, простите, забылась, — исправилась Ремси. — Я не имела в виду ничего дурного! Лишь хотела сказать, что вы иначе воспринимали подобные ситуации.

— Я согласна с Ремси, — неожиданно поддержала Данья, и я развернулась к ней. — Позвольте быть откровенной, ваше величество. Когда человека виновного обвиняют в злодеянии, которое он таковым не считает, ему все равно. Когда же невиновному приписывают то, что он не делал, его это тревожит. Ваше поведение лишь оправдывает вас в глазах общественности, но не стоит терзать себя понапрасну: вы императрица, жена огненного дракона и единственная, кто сможет подарить наследника Эорданского престола.

Единственная… конечно, соперницу-то я извела, судя по досужим сплетням. Вот только как не печалиться? Я — без суда осужденная. Как теперь выяснить, кто на самом деле отравил сахар, если единственная свидетельница не просто мертва, а отравлена тем же ядом? А служанка, приносившая сервиз, до сих пор в допросной.

— Благодарю, — тихо ответила я и вновь отвернулась к окну.

Там по небу плыли облака — невесомые, белые и пушистые. Они были воплощением непорочности, и мало кто задумывается, что они копят в себе влагу, чтобы позже обрушить на людей дожди. Так и некоторые люди: с виду правые оказываются виноватыми.