– На Московской вам тоже оставаться небезопасно, – предостерегла Нина. – Вера не скоро свыкнется.

Когда через полчаса в квартиру ввалился Ломакин, Настя и Димка пребывали в мрачном унынии.

Ни к друзьям, ни к родственникам нельзя! Разве что на край света! Или за границу.

– До конца недели можете в нашем старом доме пожить, – с порога заявил Ломакин. – Потом туда иностранцы заедут. Договор аренды на целый месяц подписали. Уж там-то точно Рогинские вас искать не станут.

– Нина, плесни чаю, – скомандовал он бывшей жене, но заметив пристальный взгляд Цесаркина, добавил поспешно: – Пожалуйста!

И, шумно прихлебывая, в красках рассказывал, как привез Веру в больницу и договорился с медсестрой об уколах. Только счел за благо упустить небольшую подробность.

Воспользовавшись тем, что Веру осматривали в кабинете, откуда доносились ее возмущенные вопли, Ломакин сунул смешливой медсестре в карман пятихатку и слезно попросил:

– Вы ее мужу позвоните, пожалуйста! Пусть приедет заберет.

И, не дожидаясь, когда в приемный покой ворвется Рогинский, поспешил уехать.

«Ты мне про Нинку и Цесаркина сообщил, Антоша. А я в долгу не остался, сдернул тебя на ночь глядя, оторвал от молодки и заставил приехать к нелюбимой жене. Теперь послушаешь жалобы про непутевую дочку и бродячую собаку!»

Уже поздно ночью или уже ранним утром Денис проснулся от переполнявшей душу тревоги.

«Нина, Ниночка», – прошептал он, обнимая покрепче любимую женщину. Она нервно дернулась в кольце его рук и, открыв глаза, посмотрела внимательно.

– Я никак понять не могу, крот мне в рот, – прошелестела она еле слышно. – Почему Рогинской взбрело в голову просить какого-то мужика мне звонить и шипеть в трубку «Готовься, стерва, я иду». А потом притащиться самой. Поступки лишенные всякого смысла.

– А если это разные люди? И твоя Рогинская не имеет никакого отношения к телефонному террористу? – нахохлился Денис и аж дышать перестал от страшной догадки.

– Получается, что Вера спугнула злоумышленника? – прочитала его мысли Нина.

Денис от злости и бессилия сжал кулаки.

«Трахни в бок меня, медуза, – мысленно рассердился Цесаркин. – Как же мне вычислить этого гада?»

А вслух поинтересовался:

– Ты кого-нибудь подозреваешь?

– Нет, – пробормотал Нина. – Не понимаю, что происходит. И ужасно боюсь. За себя, за Ромку. Тошно от неизвестности.

– Я не дам тебя в обиду, – рыкнул Денис, целуя ее в лоб.

Ломакин долго возился с многочисленными замками, а потом широко распахнул украшенную кованым узором входную дверь.

– Проходите, располагайтесь!

Парочка неловко потопталась на пороге, а потом проследовала внутрь. Аська равнодушно смотрела перед собой, а Димка восторженно обвел взглядом просторный холл, мельком заглянул в кухню, потом в гостиную и аж присвистнул.

– Роскошно!

– Ага, – самодовольно улыбнулся Ломакин и добродушно предупредил:– Комнату выбирать не предлагаю. Тут уже все подготовлено к заезду иностранцев. Можете поселиться в гостиной. Я сейчас вам постельное белье принесу.

Он сразу поднялся на второй этаж, где во встроенном шкафу, притаившемся в конце коридора, лежали комплекты постельного белья, рачительно завернутые домработницей в наволочки. Самым разумным было схватить с полки один из них и бежать к парочке шизокрылых голубей, воркующих или тискающихся на кухне. Но вопреки здравому смыслу Ломакина понесло в спальню. Ту самую супружескую, где когда-то давно занимался любовью с женой, а рядом в кроватке дрых Ромка, тогда еще грудничок. И Нина шептала на ухо:

– Тише, Миша.

А ему слышалось какое-то «тише-мише» и очень раздражало. Да и недолго они спали вместе в этой комнате! Ему ж, дураку, хотелось творить! И под этим предлогом Ломакин оставался в кабинете на первом этаже. А там, между сочинением блатных песен и дурацких стишков для попсы, он переписывался с Тамарой. Сначала о творчестве, а потом и о личном. Тогда казалось, что никто, кроме нее, не понимает его душу творца. Нина вообще не желала ничего слушать. Она выносила Ромку на свежий воздух и, пока он спал, умудрялась сажать цветы. Все клумбы во дворе – ее рук дело. К чести сказать, он не дал засохнуть ни одному листику и отмирающие растения, известные своей недолговечностью, велел сразу менять на точно такие же. Может, зря? Но и сегодня Нинкины клумбы радовали глаз и казались живыми коврами. Гобелены, блин! Профдеформация. Но Нина и в декретном отпуске продолжала работать по удаленному доступу и даже умудрялась что-то продавать.

Ломакин вспомнил, как злился на нее. А она будто не понимала, считая более важным заработать лишнюю копейку, прополоть грядки, разбить клумбы – да все что угодно!– лишь бы не слушать его стихи. А когда он насильно усаживал ее и пытался прочесть что-то новенькое, Тарантуль хохотала и честно заявляла, что слушать дальше не может.

– Я люблю тебя, – искренне признавалась она. – Но от твоих стихов у меня зуд начинается!

Первое время он смеялся, ища то место, где особенно свербит от его стихов. Как там у Гоголя? «Что это у вас, прелестная Солоха?»

Ломакин помнил, как тащил ее в спальню, забывая о стихах.

А позже, сравнивая с Тамарой, обижался на жену. И эта обида, как злой сорняк, проросла в душе и дала ядовитые всходы. Поднялась отравленными колосьями, что просыпались на благодатную почву новыми семенами ненависти. И этот сад успешно взращивался Тамарой, внимавшей каждому слову. Ласковой, спокойной и услужливой в отличие от вечно спешащей Нины.

Свою ошибку он понял почти сразу. Как только переспал с Томкой. Но нежный котенок, только что евший с руки, внезапно превратился в мегеру с железной хваткой. Еще был шанс отступить в сторону. Только Ломакину показалось тогда, что вот-вот Томка со своими связями сделает из него знаменитость, и он сразу же порвет с ней, а Нина ничего не узнает. Ага! Его умная и проницательная жена догадалась сразу же и, забрав сына, в тот же день ушла жить к родителям. Благо идти недалеко, всего пару кварталов.

– Твой поезд ушел, – заявил сегодня Цесаркин. Так оно и было, наверное.

Ломакин отряхнулся от грустных мыслей и, подойдя к окну, по привычке проверил надежность запоров. А подергав ручки на окне и балконной двери, шагнул в гардеробную.

Нащупав под полкой кнопку потайной двери, подождал несколько секунд, пока панель отъедет в сторону, затем осмотрел толстую сейфовую дверь, закрывающую собой вход в небольшую тайную комнату. Они с Ниной звали это помещение бомбоубежищем и никому о нем не рассказывали. Когда-то там хранились пара одеял, противогаз и респираторы и стояла складная кровать. Но сейчас «бомбоубежище» пустовало. Ломакин даже знакомому риелтору не удосужился показать тайник, считая эту информацию строго конфиденциальной и собираясь лично привести сюда нового хозяина дома сразу после продажи.