Человек этот умирает и оказывается в прекрасном городе — в нем все совершенно, без изъянов! Два спутника сопровождают его, объясняя, как здесь все устроено. Показывают дом, где он будет жить, — предел мечтаний! В нем есть все, чего он только желал в жизни: поле для гольфа, бассейн, бильярд… Показывают машину: мечта, а не машина! Впечатленный увиденным, он говорит: «Все-таки женщин, наверное, мне тут будет недоставать». Но и женщины есть! Все, все есть. В полнейшем восторге он восклицает: «Значит, мы на самом деле в раю! И здесь никогда нет боли?» — «Боли? — переспрашивают его спутники. — Какой еще боли? Что за рай, если бы была боль? Конечно же боли здесь нет! Никакой и никогда!» Однако эти двое так странно описывают будущее героя, что у него (и, конечно, у читателя) создается ощущение чего-то неладного. Например, он спрашивает о боли и ему отвечают: «Никогда. Совершенно! Даже капли зубной боли нам не дозволено». — «Не дозволено? Что за странное слово? Ведь мы в раю, очевидно, что боли быть не должно…» В итоге, конечно, он обнаруживает, что находится в аду. Жизнь среди всех этих удобств оказывается адом, ведь нечего больше желать и некому выразить свое желание, ожидание. Ад — отсутствие желания, место, где «не дозволено даже капли зубной боли».

Этот рассказ действительно поразил меня, и я задумался о том, каков посыл «Божественной комедии», ее «Рая», а значит, и «Ада», и «Чистилища». Мне пришла мысль, что в «Комедии» (хотя, по-моему, не только в «Комедии», но и всегда — Данте лишь уловил это; надеюсь только, что сейчас какой-нибудь священник не обрушится на меня как на еретика) Бог — это незавершенная вечность. Я имею в виду, что сама природа Бога есть желание. Разве это не так? Разве это не единственное возможное объяснение, не единственная гипотеза, позволяющая хоть как-то вникнуть в Тайну Троицы? Бог, непрестанно стремящийся к Себе Самому, движимый желанием Себя Самого; это бесконечное стремление совершается непрерывно в течение вечности. Непрерывное движение, непрерывное желание и непрерывное свершение желания. Он — источник Себя Самого, Он Сам — «голод утоленный и алчущий»[139], Он «лишь Собой „излит и постижим и, постигая, постигнут“»[140], как говорит Данте в «Рае» о понимании Богом Себя Самого.

Если так, то хочется вновь начать с первой песни «Ада» и пересмотреть все в свете этой идеи. И как могут не прийти на ум строки из юношеского сонета Данте «О если б, Гвидо, Лапо, ты и я…», где он определяет суть дружбы: «чтобы возрастало желание находиться рядом». Это же восхитительно! «Чтобы возрастало желание находиться рядом». Цель дружбы, ее смысл — любовь, движение, ожидание чего-то нового, которое словно возрождается постоянно; новизна, возможная вечно.

В таком случае вся «Божественная комедия» не что иное, как рассказ об этом открытии. Открытие это совершается не умом — сама жизнь приводит нас к нему. Мы обнаруживаем, что вся реальность — вся, действительно вся! — влечет к себе; она приводит нас в движение, заставляет касаться всего вокруг. Но чем сильнее ее зов, тем шире распахивается желание в нас. От шага к шагу, от ступени к ступени, от встречи к встрече — человек восстанавливает необъятность своих бесконечных потребностей и желаний. Человек словно призван постоянно искать в складках реальности, во встрече с осязаемым миром таинственный след Бесконечности, влекущей к себе. В этом свете «Комедия» становится доступной для понимания. Становится понятно, почему все начинается первым словом Данте — miserere (лат. «помилуй», в церковной традиции является молитвенным воззванием; в переводе М. Лозинского — «спаси». — «Ад», песнь I. Ст. 65. — Прим. перев.), а заканчивается ви́дением Бога в его природе, которая есть милосердие. Если милосердие, любовь, ожидание исполнения — это природа Бога, значит, это и природа человека, созданного по образу и подобию Божию. «Божественная комедия» — книга о мире как о знаке, как о проявлении бытия; бытие же есть движение, любовь, милосердие. В этом смысле последние строки поэмы поистине впечатляют:

Мы на последней странице поэмы. Данте уже почти постиг Тайну Троицы, у него остался неразрешенным лишь один вопрос — как ему полностью может открыться природа бытия, Божий Лик. Но он понимает, что одним умом, рассуждением (несмотря даже на все, что он видел) ему до этого не дойти. Он не в силах понять, как можно найти Бесконечность в конечном, то есть как может Слово стать плотью. Он не улавливает этого умом, но на него вдруг снисходит благодать; он внемлет благодати — и все понимает. Момент озарения совпадает с причастностью движению, коим является Бог, «любовь, что движет солнце и светила», ибо все движется Его желанием, Его страстью.

Следовательно, цель прохождения через чистилище — стать причастным Божественной природе, осознать себя как чистое желание. Обрести себя, или, вернее, стать чище. Очищение — это не какое-то волшебное действие; человек не начинает там меньше грешить (мы увидим, что, слава Богу, чистилище полно отъявленных грешников, обретающих прощение). Смысл пути в том, чтобы все больше соответствовать своей природе, а природа человека — быть желанием. Таким образом, к концу чистилища каждый обретает себя, как Данте — «чист и достоин посетить светила». Все складывается само собой, идет совершенно естественным ходом. Не стоит думать, что Бог вдруг в определенный момент, так сказать, открывает дверь и начинает отбор: «Так, посмотрим… Тебя прощаю, проходи, а тебя нет, твой черед еще не наступил; тебе, так и быть, пойду навстречу…» Нет. Душа приходит к Богу собственной добродетелью, потому что она очистилась, она стала чистым желанием и потому «достойна посетить». Чистое желание — это из разряда невероятного; однако смысл пути, смысл прохождения всех семи кругов чистилища — стать таковым.

И если правомерен наш подход, подразумевающий, что «Божественная комедия» — произведение не о потустороннем мире, а о мире, в котором живет каждый из нас, тогда «Чистилище» действительно наша книга. Эта часть поэмы воспевает нежность к себе самим; она воспевает время и пространство, человечество, путь и долгий труд, который необходимо проделать человеку, чтобы стать верным себе, чтобы вновь обрести себя, чтобы стать тем, чем глубинно он всегда был, — чистым желанием. А значит — любовью. Чистое желание — значит любовь, связь, потребность обнять кого-то, ведь только в другом человеке свершается мое «я». Мое «я» свершается, погружаясь в «ты». В конце пути человек способен сказать «ты» с простотой и чистотой ребенка, он действительно словно ребенок, летящий в материнские объятия. Траектория движения человека, пришедшего к концу чистилища, той же природы: он словно летит в объятия Отца, в объятия «ты». Таким будет рай — непрестанное осуществление этой связи.

И последний акцент, который необходимо поставить на слове «желание». Если вся реальность так создана, если мы так созданы, если Бог привлекает нас к Себе через предметный мир, то что такое зло? Мы уже затрагивали этот вопрос в беседах об «Аде», но здесь стоит повторить: зло — это ложь. Что делает дьявол, лукавый? Чтобы склонить нас к греху, он не пускает в ход ничего мерзкого или отвратительного. В самом деле, кто стал бы грешить ради мерзостей? Он пользуется прекрасным. Он пользуется тем, что создал Бог и чем Сам Бог пользуется — ибо вся реальность, созданная Богом, вполне законно пробуждает в человеке желание. Проблема только в том, что дьявол, используя то, что Бог создал для привлечения нас к Себе, преграждает нам путь — верный путь, по которому мы идем. Ощущать влечение ко всему сущему — это правильно, потому что во всех творениях заложена влекущая сила; однако человек, испытывающий это влечение с полным осознанием себя, то есть способный к разумным и свободным поступкам, замечает, что на всяком творении, как говорится в одном из стихотворений Эудженио Монтале, словно написано «еще дальше»[141], и переходит от одной вещи к другой (о чем пишет Данте в «Пире»[142]), пока не осознает, что на его потребность отвечает только бесконечное — Бог. Человек выбирает себе творения и судит о них через призму бесконечности, знаком которой они являются, к которой отсылают.