настоящее время весьма неоднозначно. Мы не поссорились, общаемся, если доведется встретиться в Польше, но дружбой это назвать уже трудно.

Я не считаю, что он не имеет права писать то, что пишет, но мне не нравится радикализм его оценок, морализаторство, игнорирование возможных последствий. Поучения и осуждение противно моему темпераменту и представлениям о том, чем должен заниматься человек науки. Кроме того, я полагаю, что считать Янека специалистом по польско-еврейским отношениям — мягко говоря, преувеличение, поскольку о евреях он знает мало, его не интересует история евреев, он занимается историей поляков и их отношением к еврейской проблеме.

Наиболее известную из его «еврейских» книг — «Соседей» — я принял с энтузиазмом, хоть и не без критики. Я как раз был в Соединенных Штатах, когда Янек над ней работал. Так, во всяком случае, он говорил; лишь потом оказалось, что рукопись, в сущности, была уже готова. Но это для него характерно, это человек довольно скрытный. Во время одной из встреч он показал мне стопку протоколов послевоенных процессов. Их чтение меня потрясло. У меня не было сомнений, что эти материалы и написанная на их основе книга Янека должны быть опубликованы. В отличие, например, от нашего общего друга Адама Михника.

Я прекрасно помню свой разговор с Адамом после возвращения из США. Он еще не знал о книге Гросса и, узнав о ней от меня, пришел в ужас. Адам с самого начала был настроен негативно. «Зачем все это разгребать? Зачем?» — твердил он. Позиция Адама была подобна его отношению к люстрации: следует закрыть эту главу истории и смотреть в будущее. Она была связана с его уверенностью, что факт издания книги в США будет использован как аргумент в пользу правомочности имущественных требований американских евреев. Такая точка зрения меня шокировала. Впрочем, относительно люстрации я с ним тоже не согласен, и мы не раз бурно спорили. Я возвращался к этому разговору, читая нападки на Адама со стороны наших правых, тексты антисемитского толка. Хотя я отдавал себе отчет в формальных недостатках «Соседей», но не сомневался, что книга сыграет важную роль в польских дискуссиях. Однако масштабы этого перелома превзошли мои ожидания.

Книгу я воспринял не столько как исторический труд, сколько как прекрасно написанное эссе, моральный трактат, повествующий о неизвестной и очень неприятной правде, которая касается позиции части польского общества во время войны. Она опирается на факты, оспорить которые — несмотря на предпринимавшиеся попытки — оказалось невозможно. Ее воздействие оказалось гораздо более масштабным, чем просто рассказ о судьбах жителей одного местечка. Книга, в сущности, разрушает все функционирующие в Польше мифы на тему отношения поляков к евреям в период войны, а опосредованно — и не только. Ее влияние на общественную жизнь в Польше было гораздо более глубоким: она оспаривала существенные элементы польской идентичности, доминирующие стереотипы, касающиеся национальной идентичности, выстроенной на романтических мифах, на мессианском и мартирологическом ви´дении национальных судеб. Оказалось, что поляки — народ не только героев и жертв, но также палачей. Применительно к любому другому народу — тезис вроде бы банальный, но для Польши — поистине революционный и до сих пор не воспринятый. Несмотря на многие ценные публикации, которые появились со времени выхода «Соседей», Гросс стал врагом номер один для правых, пытающихся навязать националистическое повествование о Польше, в котором не может быть никаких темных пятен.

Мое отношение к последующим двум книгам Гросса — значительно более критическое. «Страх» — хоть я не историк и проблемой польско-еврейских отношений занимался мало, — несмотря на многочисленные комментарии и богатую библиографию, не вносил в мои знания ничего нового. Информация, содержащаяся в «Золотой жатве», наверняка правдива, но в этой книге еще более заметны недостатки, присутствующие в предыдущих работах Гросса: отсутствие важного для исследователя сравнительного измерения. Они лишены исторической глубины, в них не учитывается ситуация в соседних странах в этот период. Отсутствие исторического контекста особенно ощутимо в этой последней книге, где ничего не говорится об известном по литературе поведении крестьян по отношению к повстанцам или их телам во время Январского восстания[279].

Вопрос более фундаментальный касается источников ненависти этнических поляков по отношению к евреям во время советской оккупации 1939–1941 годов. Позитивное отношение части еврейского населения к советской оккупации, особенно поначалу, не может оправдывать последующие преступления по отношению к евреям. Однако сравнение ситуации с тем, что происходило в других странах, оккупированных СССР, а затем Третьим рейхом, более выпукло показало бы трагизм истории того периода — если не ограничиваться описанием убийств и зверств, а также черно-белыми нравственными оценками. Нельзя писать о происходившем в Польше, забывая о том, что в то же самое время совершалось в Европе — на всех территориях, оккупированных СССР и Германией. Погромы имели место в Румынии, в Венгрии, в прибалтийских странах… У Янека не хватает некоего общего знаменателя, вопроса «почему?». Очевидна абсолютизация польского опыта, демонстрация исключительности польского отношения к евреям. Не хочу оправдывать поведение множества поляков или оспаривать их ответственность за судьбу евреев, но я не сторонник черно-белых описаний исторической реальности.

Последняя глава нашего, уже открытого, конфликта завершилась текстом Янека об отношении поляков и Польши к мигрантам с Ближнего Востока. Написанный для Project Syndicate, организации, занимающейся продажей текстов выдающихся публицистов и исследователей в разных областях нескольким сотням газет по всему миру, он вызвал в Польше скандал. Прочитав его, я, погорячившись, позволил себе несколько резких эпитетов, в результате правые публицисты с наслаждением твердили, что вот даже Смоляр (то есть «даже этот еврей Смоляр») называет текст совершенно безответственным и антипольским. Да, я считал эту статью безответственной, поскольку трудно всерьез воспринимать идею, будто сегодняшнее отношение поляков и других народов этого региона к мигрантам является результатом непроработанного наследия польского антисемитизма и поведения во время Холокоста. Достаточно присмотреться к не слишком доброжелательному отношению к иммигрантам в большинстве стран Западной Европы или США. Если же говорить о нашем регионе: Болгария, которая вела себя образцово по отношению к евреям во время войны, по отношению к нынешним мигрантам поступает подобно другим государствам в регионе; Австрия же, которая так и не проработала окончательно проблему своей ответственности за Холокост, относительно эмигрантов заняла позицию образцово-нравственную, как и соседняя Германия, на которую повлияли память о войне и чувство ответственности за гибель евреев. Впрочем, во время дискуссии в редакции «Политической критики», посвященной вопросу, почему Америка, несмотря на традиции, ничего не предпринимает в связи с исходом беженцев, Янек самоуверенно заявил, что Америка наверняка еще покажет, что она достойна своих