в таких отношениях посылает на них казаков… Словом, дело скверное, овес опять на двугривенный подорожал!

Было ясно, что выступили большевики. Я об этом уже с утра слышал, но не придавал этому особой веры. Да и сейчас, услышав это своеобразное объяснение происходивших событий, мы не предполагали, что произойдут кровавые столкновения и что этот день будет иметь решающее значение в судьбе нашей Родины. Единственно, чего боялась Ю.А., – это возможности беспорядков в районе Финляндского вокзала, и поэтому она отказалась от мысли делать покупки и решила прямо ехать на вокзал.

Я, к сожалению, не мог сопровождать ее на дачу, так как имел в городе неотложные дела и намеревался поехать к ней на следующий день. Распрощавшись около моста, я пешком отправился по Невскому в сторону Николаевского вокзала, подхваченный толпой, стремившейся сильным потоком в этом направлении.

Около Гостиного Двора глазам моим представилась картина, во многом напоминавшая памятные февральские и мартовские дни. Посреди Невского стояла целая колонна грузовиков с пулеметами в кузовах, через край наполненных матросами и какими-то штатскими, обвешанными пулеметными лентами и всевозможным оружием от автоматических винтовок до офицерских кортиков включительно. На каждом грузовике было по несколько ораторов, что-то дико кричавших собравшейся толпе. Над грузовиками реяли огромные красные плакаты с надписями: «Долой министров-капиталистов, да здравствует Совет солдатских и рабочих депутатов!», «Долой Временное правительство, продавшееся иностранному капиталу, да здравствует рабоче-крестьянское правительство!», «Долой войну, мир без аннексий и контрибуций!», «Земля трудовому народу!»… Преобладали надписи: «Долой Временное правительство!»

В это время со стороны Литейного проспекта показалась какая-то конница.

– Казаки! Казаки! – послышалось в толпе.

Грузовики зарычали, и колонна медленно стала отходить. Раздалось несколько выстрелов. Толпа обезумела и шарахнулась назад. Затрещал где-то пулемет. Так началось выступление большевиков.

Ночь прошла тревожно. Панические слухи росли и ширились. Кто-то поговаривал о возможности обстрела Петербурга с Кронштадтских фортов. К утру стало как будто спокойнее.

Воспользовавшись этим временным затишьем, я поспешил на Финляндский вокзал и вздохнул с облегчением только тогда, когда поезд стал удаляться от взбаламученного Петербурга.

Глава XXII

Как часто с глубокой тоской и сердечной болью вспоминаю я теперь о «финляндском» периоде моей жизни среди векового соснового леса, на самом берегу моря, на маленькой дачке, занимаемой Юлией Александровной в Келломяках.

Сквозь даль минувших лет я вижу, как живую, скорбную фигуру Ю.А., сидящую около самой воды и погруженную в тяжелые думы. Ощущаю всю прелесть короткой северной ночи, вдыхаю аромат соснового леса и смотрю, как зачарованный, на зеркально-тихую гладь уснувшего моря, залитого лучами лунного света… Где-то вдали искрятся огни тяжелого, мятущегося Кронштадта. И далеким эхом доносятся до меня слова Ю.А.:

– Мы должны помочь им. Господь поможет нам в этом святом деле…

Вспоминаются минувшие бесконечные разговоры на эту тему, наши желания, наши планы. И так отчетливо, так ясно вспоминаются они, как будто все это было только вчера, а уже столько лет прошло с тех пор! Невольно забываю я все прожитое и пережитое с тех пор и думаю, что всех этих лет, лет муки и разочарования, никогда и не было, что их величества находятся в Царском Селе, а нас, полных надежд, успокаивает хриплым баском высокий сутуловатый человек, небрежно одетый, с всклоченными седоватыми длинными волосами, нервным движением пощипывающий свою давно не стриженную бороду и смотрящий на нас исподлобья своими проницательными, умными карими глазами:

– Юлия Александровна, это мой святой долг помочь их величествам! Поверьте мне, что мы работаем не покладая рук. Мы сейчас только оправляемся от постигшего нас разгрома, но мы все же сильны, и вам беспокоиться нечего… Мы только просим, чтобы их величества благословили начатое нами дело, и молим Бога, чтобы Он, Всемогущий, не оставил нас без своих милостей!

Так говорил Николай Евгеньевич Марков после знакомства с Ю.А., состоявшегося на моих глазах в десятых числах июня 1917 года. Это было вечером, мы сидели, как обычно, около моря, как вдруг увидели незнакомого господина в соломенной шляпе с большими полями, идущего к нам и опирающегося на толстую сучковатую палку. Фигура незнакомца внушала мало доверия. Ю.А. встала и пошла ему навстречу; я направился за ней.

– Я хотел бы говорить с Юлией Александровной Ден, – обратился к ней незнакомец и, узнав, с кем имеет дело, прибавил: – Я к вам от… – Тут он назвал фамилию одной дамы и, наклонившись, что-то шепнул Ю.А.

– Как же, знаю. Очень приятно с вами познакомиться.

Я всматривался в незнакомца, и мне казалось, что уже где-то видел его, но не мог вспомнить.

– Позвольте вам представить – корнет М., он мой маленький друг, и при нем вы можете быть совершенно откровенным.

Я поклонился и назвал свою фамилию. Господин с лукавой усмешкой посмотрел на меня и, протянув руку, ответил:

– Я тоже Марков.

Тогда только я понял, кто предо мною[41], и действительно, Н.Е. без грима изменил себя до неузнаваемости.

Н.Е. осведомился у меня, из каких я Марковых. Я объяснил ему, что я внук С.В. Маркова, члена Государственного совета.

– Тогда мы с вами родственники, – ответил мне Н.Е. – И отлично, отныне вы делаетесь моим племянником, и вы позволите мне называть вас просто Сережей.

Я, само собой разумеется, ответил утвердительно и был в восторге, что смогу быть ему полезным. Для начала я буду состоять, так сказать, «офицером для связи» между ним и Ю.А., как он выразился.

Поговорив немного, Марков ушел. Так произошло знакомство Ю.А. и мое с главой организации, поставившей в основу охранение и спасение императорской семьи, находившейся в заточении.

Боже, сколько надежд и упований возлагали мы на эту встречу! Нам казалось, что уже одно знакомство с таким человеком приблизило по крайней мере наполовину не только столь желанное нами освобождение их величеств, но и восстановление монархии в России…

Ю.А. горела верой в этого человека, а я, по молодости лет, жил ее мыслями, с закрытыми глазами исполняя все поручения, не мудрствуя лукаво и видя во всем только благие начинания на пользу и счастье дорогих мне их величеств.

Я не задавал вопроса, насколько глубоки эти начинания и какую пользу они могут принести и принесут. Ю.А. верила этому человеку, верила в его могущество, я же возвел его в идеал.

Где же было тут думать о какой-нибудь критике…

Большевистское восстание в Петербурге было легко подавлено казаками 1-го Донского казачьего полка, оставшегося верным Временному правительству. Были жертвы с обеих сторон, дворец Кшесинской был очищен от засевших в нем большевиков, главари которых успели бежать, как говорили,