Новогеоргиевске и о привлечении к моему плану спасения императорской семьи двенадцати надежных офицеров и нескольких солдат, готовых по первому зову приехать к нам, дабы принять участие в предполагаемом освобождении. Подробности моего плана заключались в следующем.

В Петрограде создается офицерская группа человек в тридцать из людей, готовых в любую минуту пожертвовать своей жизнью ради их величеств, и в эту группу можно влить и моих офицеров. Попутно детально выясняется система охраны царской семьи. Группа снабжается штатским платьем, совершенно безупречными документами, а семь человек из наиболее способных, кроме того, соответствующими документами на каждого члена императорской семьи в отдельности. Каждому члену группы, кроме хорошего автоматического ружья, выдаются тринитротолуоловые, так называемые толовые, патроны, которые легко спрятать на себе. Таким образом, группа будет иметь при себе 120 фунтов, или три пуда взрывчатого вещества огромной силы… Заранее в конспиративной типографии печатаются несколько сотен прокламаций самого крайнего анархического большевистского содержания, содержащие в себе смертный приговор всей императорской семье, подписанный от имени Боевой группы анархистов-террористов, и на дворец производится в выбранную ночь налет.

Остается выяснить, как наиболее удачно произвести его. Мне кажется, что можно привлечь на свою сторону, в помощь нападающим извне, дворцовую прислугу, которая осталась, безусловно, верной их величествам и готова предупредить их величеств в точности о ночи, в которую предполагается их освободить. Что же касается снятия наружных часовых, то это не представляет особой трудности. Их можно бесшумно снять при помощи сильно бьющих духовых ружей, стреляющих стальными стрелками, которые предварительно нужно смазать каким-либо сильнодействующим ядом, убивающим человека на месте. После снятия часовых группа врывается во дворец. Думать о переодевании их величеств не приходится, так как государь в своем гардеробе имеет много штатского платья. Единственное, что его величество должен сделать, – это сбрить свою бороду, и тогда можно быть уверенным, что его никто не узнает. Их величества и их высочества немедленно выводятся из дворца, а в зеленой гостиной, под рояль, сваливается все наличное взрывчатое вещество и зажигается трехминутный фитиль. На боковых улицах в различных местах предварительно располагаются несколько автомобилей с верными шоферами.

Я полагаю, что от взрыва рухнет не только первый подъезд дворца… Можно себе представить, какой переполох произведет он в патриархальном Царском Селе, и маловероятно, что при существующем порядке может быть быстро организована погоня за беглецами, тем более что будут найдены разбросанные вокруг дворца прокламации вышеупомянутого мной содержания. Ведь убийство царской семьи террористической группой будет звучать весьма правдоподобно, а за это время беглецы будут запрятаны в полной безопасности в различных заранее приготовленных местах.

Я не настаиваю на том, чтобы их величества были обязательно вывезены в Финляндию, а потом в Швецию, если это будет противно их желанию. После побега можно будет легко, но, конечно, не совместно, укрыть их где-нибудь в глуши северной России, где их ни одна ищейка не найдет и где они смогут спокойно выжидать развития событий. Само собой понятно, что это предприятие сопряжено с большим риском, но все же я думаю, что при хорошей подготовке оно может иметь девяносто шансов из ста на успех.

Марков внимательно выслушал меня.

– Это, дорогой, невозможно, мы не имеем права подвергать их величества такому риску, и потом, этот план фантастичен… Это вы по молодости лет думаете, что все это так легко исполнимо, и поэтому так рассуждаете. Этот вопрос нужно решать иначе, и поверьте мне, что я много думаю о нем. В этом вы можете быть уверены, и поэтому не беспокойтесь! – сказал он мне, когда я окончил изложение своего проекта.

На это я ответил, что я подчиняюсь ему, как главе организации, всецело нахожусь в его распоряжении и буду действовать только по его директивам.

В конце разговора Марков неоднократно подчеркивал, что единственной целью его жизни была и будет служба и помощь государю и его наследнику.

Возвращался я под вечер обратно в Келломяки пешком через лес. Часть пути Марков шел со мной, показывая дорогу. Расстался я с ним, очарованный прямотой, искренностью и глубокой верой в благополучный исход взятого им на себя тяжелого дела. Каким казался он мне тогда выдающимся, незаурядным человеком и как я был тогда уверен в нем! Я был готов пойти за ним в огонь и воду…

15 июля я получил через Ю.А. от государыни ответ на мое письмо. Государыня писала мне:

«Сердечно тронута и благодарна Вам за ваше письмо и что старого ш[ефа] не забыли. Очень жалею, что вам придется полк покидать из-за нездоровья. Часто вспоминаю, когда вас последний раз видела… еще раз спасибо за все… Здоровье мое ничего, когда прохладная погода. Мы три часа гуляем в саду. Они работают, а я сижу, читаю или вышиваю.

Храни вас Господь.

Сердечный привет от б[ывшего] ш[ефа].

11 июля. Царское Село».

Письмо это прошло через цензуру, и поэтому ее величество написала «б. ш.» (бывший шеф), чего она впоследствии при нецензурированных письмах никогда не делала.

Как безумно я был счастлив полученной весточкой от горячо мною любимого, доброго и сердечного моего шефа…

Отпуск мой кончился, и мне пришлось с большой грустью распрощаться с Ю.А. и ее сыном, маленьким другом наследника, большеглазым, милым и умным не по годам Титти[44], с которым я так хорошо проводил время на пляже, сооружая ему на песке настоящие окопы с ходами сообщения, блиндажами и пр.

18 июля я выехал обратно в Одессу.

Глава XXIII

В Одессе я пробыл десять дней и получил от коменданта документ, увольняющий меня в бессрочный отпуск. Этому документу впоследствии суждено было сыграть большую роль в моей жизни. В нем значилось:

«Дано сие Крымского конного полка корнету Сергею Владимировичу Маркову комиссией врачей при Одесском военном госпитале 23 июля с. г. признанному совершенно негодным к военной службе и причисленному к 4-й категории.

Корнет Марков увольняется в отпуск во все города России впредь до приказа об увольнении его в отставку. Настоящее удостоверение подписью и приложением казенной печати удостоверяется».

Документ, как видно, революционный, так как вместо подписи симпатичного генерал-майора Мельгунова, коменданта, на нем значилась подпись какого-то полупочтенного прапорщика, ибо в день получения мною удостоверения Мельгунова «ушли», и по назначению Румчерода был назначен Рязанов, старый партийный товарищ. Быть может, его подпись на этом документе и сыграла роль в моей жизни несколько месяцев спустя.

Желание мое исполнилось. Я был свободен от военной службы, столь любимой мною ранее и ставшей мне теперь ненавистной. Но моя радость омрачилась