Он подошел к столу, взял шаль, погладил ее. В углу стоял новый сундук, а на столе лежали аккуратные стопки документов и списки, снятые со стены. У деревянной шкатулки, которую она купила для него, она положила кусок оберточной бумаги. На него она сложила оставшиеся карандаши и разноцветные веревочки из ее паутины.

Он рассматривал все, что лежало на столе. Как ни странно, ему недоставало ее стены – загадочной, вызывающей, требующей ответов. Стена Догадок напоминала ему мысли самой Оливии. Лукас улыбнулся. Ей не понравится такое сравнение. А может, и понравится.

Со вздохом он посмотрел на часы. Он скучал по тишине первых дней на Спиннер-стрит. Надо было ценить то, что было… Как только позволят приличия, он женится на ней и увезет ее в такое место, где они смогут сколько угодно быть вдвоем. Он увезет ее в тепло, где она сможет подставить лицо солнцу. Куда-нибудь…

Все мысли улетучились, когда его взгляд упал на листок, лежащий наверху стопки.

«Лорд Синклер. Черты характера».

Он прочел то, что она написала:

«Надменный.

Властный.

Чрезмерно самоуверенный.

Эгоистичный.

Красив и прекрасно о том знает.

Думает только о себе.

Его нужно задабривать и вести.

Наживка – любопытство?»

Лукас поспешил перевернуть листки, пока «наживка любопытства» не заставила его читать дальше. Ему показалось, что бумаги жгут ему ладонь. В верхней стопке было по меньшей мере пять листов бумаги. Какие еще его недостатки она успела подметить?

Разумеется, он не имеет никакого права судить ее. Она может и будет думать о нем все, что хочет.

Нижний лист из стопки прилип к ладони. Лукас снял его, и лист упал на столешницу записью вверх. На нем оказалось всего четыре слова: «…он растерян и печален».

Он прочитал эти слова, и сердце у него запрыгало так, словно он только что боксировал с чемпионом Англии. Все правда! Как и всегда, она беспощадно точно определила его характер, извлекла суть… и воспользовалась им в своих целях.

Какое это имеет значение? Абсолютно никакого. Почему же ему так больно?

Чего он ожидал? Панегириков? Восхищения? Девичьих признаний?

Идиот!

Оливия никогда не скрывала, чего хочет от него. Да, ее к нему влекло, да она ничего и не скрывала. Для такой страстной натуры, как она, физическое влечение – мощный стимул. И ведь он в самом деле оказался ей полезен! Настолько полезен, что «растерянностью и печалью» можно было пренебречь. Она воспользовалась всем, что узнала о нем, для достижения своей цели, и вела его, как быка на веревке.

Да, Оливию непременно стоит познакомить с дядей Освальдом, мастером манипуляций. Они – два сапога пара. Оливия очень старательно перечислила все его недостатки. Лукас никогда не считал себя наивным, но оказался таким же простофилей, как его отец; он слепо брел за ней, раскрыв перед ней свои недостатки, потому что хотел, чтобы и она доверилась ему.

Он считал ее непроницаемой, но, оказывается, не знал и половины всего…

Его отвлек стук в дверь.

– Милорд, миссис Джонс прислала печенье, – сказал Джем, ставя блюдо на стол. Как ни странно, от соблазнительного запаха раздражение Лукаса лишь усилилось.

– Джем, несите назад. Я скоро ухожу.

Ответ Джема заглушил стук в дверь, и Лукас направился к черному ходу, но недостаточно быстро. Джем уже отпер парадную дверь. В дом вошли Оливия и леди Фелпс. Увидев жениха, Оливия порозовела от удовольствия и заулыбалась. Она подошла ближе – и ее улыбка угасла, как свеча, брошенная в лужу.

– Лукас! Что случилось? – спросила она.

– Ничего, – с трудом ответил он. – Я не могу остаться.

– Лукас…

– Поговорим позже.

Леди Фелпс и Джем прошли мимо, когда он направился к входной двери, но Оливия схватила его за плечо.

– Лукас! Я же вижу: что-то случилось! Что? Расскажи!

– С твоими поисками это никак не связано, если это тебя заботит.

– Нет, меня заботит другое. Что-нибудь случилось? С твоим братом или сестрой?

– Нет. Мы с тобой поговорим позже.

Она встала между ним и дверью.

– Ты сердишься на меня.

– Не сержусь.

Она схватила его за лацканы пальто; если бы миссис Таббс видела, как она их смяла, у нее наверняка участилось бы сердцебиение. Оливия пытливо заглянула ему в глаза.

– Не понимаю. Что я сделала?

Он пытался отцепить ее руки от своего пальто. Ему так хотелось прижать ее к двери и зацеловать до потери сознания!

– Ничего. Ты не сделала ничего, кроме того, что была честной, как всегда. Думаю, честность переоценивают. И все же быть честным лучше, чем иметь все те качества, которые ты приписала мне в своем очаровательном перечне.

Он попытался убрать ее с дороги, но она не сходила с места. Потом она взглянула на стол, и глаза у нее стали огромными: она поняла. Она так внезапно и так густо покраснела, что он почувствовал, как внутри ее вскипает кровь.

– Мой список… – Она не спрашивала. – Ты прочел мой список?

– Я не читал. Он лежал на столе. Что-то попалось на глаза. Если непременно нужно меня унижать, предпочитаю, чтобы ты делала это напрямую, а не разбрасывала свои записки там, где их могут увидеть все.

– Я не… Это не… Ты не должен был это видеть…

– Да, я так и понял. Оливия, сейчас мне в самом деле не хочется разговаривать с тобой. И потом, тебе наверняка хватит ума не пытаться усмирить такого властного эгоиста, как я.

Она покачала головой с немного ошеломленным видом.

– Ты наверняка не прочел все до конца!

– Избавь меня хотя бы от этого недостатка. Как только я сообразил, что ты меня препарировала, я перевернул листки… Я и сам прекрасно знаю свои недостатки; мне не нужно, чтобы кто-то другой их перечислял. Оливия, познакомившись с тобой, я уже привык к тому, что меня постоянно втаптывают в грязь, но у всего есть пределы.

Она прижала ладони к щекам. Вид у нее был потрясенный и испуганный, как у ребенка, застигнутого на месте преступления. Он развернулся и зашагал к черному ходу, но она схватила его за руку.

– Лукас, прошу тебя! Я начала составлять свой… список в первый день, когда ты сюда пришел. Тогда я еще не знала тебя! Но ты не прочел всего… – Она раскраснелась и выглядела несчастной, отчего ему стало только хуже.

Видимо, она составила длинный список оскорблений, раз чувствует себя такой виноватой. Неужели она в самом деле так плохо думает о нем?

– И там вовсе не одни лишь недостатки, – тихо и приглушенно продолжала Оливия.