«Я снова и снова задаюсь вопросом, что бы случилось, если бы старый лорд Бакстед в тот день не вмешался в наши дела. Если бы мы сказали правду – что Джордж Бакстед ревновал напрасно, а со стороны Ады Мэллори не было ничего, кроме детской глупости. Вот что послужило причиной дуэли! А бедняга Говард Синклер интересовался ею не больше, чем любой другой женщиной, которая вздыхала по нему. Он их даже не замечал, тем более не поощрял! Вот почему злобная клевета, которую распространял лорд Бакстед после дуэли, столь же пуста, как пуста моя душа после…»

Она подняла голову, пытаясь оценить его реакцию, но он ничего не говорил, и она продолжала:

«Иногда я удивлялся наивности Синклера… странное качество для представителя его семьи. Какие-то проблемы он не замечал, из-за других загорался, как сухой порох. Не понимаю, почему обвинения Джорджа Бакстеда в трусости настолько ослепили его, что все наши призывы к разуму оказались тщетными… Тем более отвратительно, что лорд Бакстед распустил слух, будто это Говард выстрелил еще до того, как подбросили платок! А ведь нам известно, что так поступил он сам… правда, не по злобе, а из-за неуклюжести и страха.

Только теперь, когда я услышал о смерти леди Синклер, я представил, какое действие слухи оказали на его семью…»

Лукас смотрел, как она аккуратно опустила письмо на стол – словно мать, которая укладывает в колыбель спящего младенца.

– Лукас, что ты теперь будешь делать? – спросила она, и ее вопрос вернул его к действительности.

– А что я могу? Сейчас уже слишком поздно что-либо предпринимать. Сам лорд Бакстед умер два года назад, а нынешний лорд Бакстед – шестнадцатилетний мальчик. Или ты хочешь, чтобы я и ему сломал жизнь?

– Нет, но, по крайней мере, ты все расскажешь брату и сестре! Они имеют право знать.

Он встал и подошел к окну. На улицах лежал снег, отчего даже серый Лондон заметно похорошел. Он пытался понять, что чувствует после того, как она прочла письмо, но ничего не получалось. Он хотел только одного: чтобы Оливия подошла к нему. Он не желал думать о прошлом, о ее поисках и даже о том, чем они занимались раньше у него в кабинете. Он по-прежнему понятия не имел, нужен ли ей. Лукас попытался отогнать страх. В одном Оливия права: Чез и Сэм имеют право знать о последних днях отца.

– Да, я им расскажу. С Сэм мне нужно поговорить самому. Значит, мне придется поехать в Оксфордшир.

– Разумеется.

– Постараюсь вернуться как можно скорее, и мы приступим к необходимым формальностям. Пока можешь попросить своего поверенного подготовить все необходимые документы, чтобы оградить твои интересы. Во всяком случае, в твои дела я вмешиваться не стану. Кроме того, нам придется обсудить и мою… деятельность.

– С твоим дядей?

– Да. Я не собираюсь и дальше жить как прежде, хотя иногда мне все же придется ему помогать. Даже ты можешь нам пригодиться.

Его улыбка показалась Оливии вымученной, но она улыбнулась в ответ, и ее глаза загорелись. Он познакомит ее с Освальдом и посмотрит, что скажет дядя. Возможно, ничего такого, что недопустимо повторять в приличном обществе – по крайней мере, вначале. Лукас поспешил сменить тему.

– Ты сможешь не угодить в неприятности, пока меня не будет?

Наконец она подошла к нему и ущипнула его за рукав.

– А ты? Ты будешь осторожен? Погода сейчас не самая лучшая для путешествий.

Он взял ее ладонь и сжал между двумя своими, дожидаясь, пока в легкие снова поступит воздух и он сможет дышать. При мысли о том, что скоро он получит право без опаски прикасаться к ней, его наполнила нежность, о которой он раньше и не подозревал. Скоро вся его жизнь изменится…

– Я привык путешествовать и в худших условиях, – сказал он вслух, чувствуя себя дураком. – Меня куда больше заботит, что придется на несколько дней оставить тебя в Лондоне. Может, мне повременить, пока сплетни не утихнут?

Оливия сжала ему руку, а другую положила ему на затылок. Потом, приподнявшись на цыпочки, она прижалась губами к его губам. Поцелуй был беглым, почти невесомым и бесстрастным. Однако он совершенно растаял. Он зарылся рукой в ее волосы, прижал к себе и лишь с огромным трудом удержался на краю пропасти, которая так и манила его. Он так хотел сказать ей… хотел упасть на колени и умолять ее, чтобы она ответила ему тем же!

Когда он наконец ушел, внутри у него все ныло от нахлынувших чувств, но он был рад, что сдержался. Пока он будет в Синклер-Холл, надо будет отдать необходимые распоряжения, подготовить загородное поместье к ее приезду. Ей понадобится собственный кабинет, где хватит места для ее списков и Стены Догадок… А когда он вернется, он все наверстает и будет ухаживать за ней, как положено. Он заставил ее согласиться на помолвку, а она едва не принудила его к физической близости, но отныне он не позволит страсти одержать верх над разумом. Ему не хотелось губить драгоценный росток…

Стоило Лукасу открыть дверь черного хода в доме на Спиннер-стрит, как его ноздри уловили аромат выпечки. Тревога, которая не покидала его все три дня, что его не было в Лондоне, немного отпустила.

– Доброе утро, Нора. Поттл сказал, что мисс Силвердейл и леди Фелпс здесь.

Нора придирчиво следила за тем, как он вытирает ноги.

– Мисс Оливия и леди Элспет у портнихи, но будут здесь с минуты на минуту; можете подождать их в кабинете. Мы почти закончили укладываться. Просто удивительно, сколько вещей скапливается всего за несколько недель! Как только печенье остынет, я пришлю к вам Джема. А пока – уходите.

Лукас послушно пошел наверх, хотя на самом деле он не чувствовал себя укрощенным. Ему так хотелось, чтобы Оливия оказалась здесь и ждала его! Ему нужно было, чтобы она была здесь. Он даже не подозревал, что можно так скучать по кому-то, с кем не виделся лишь несколько дней. Несмотря на желание поскорее рассказать Сэм об открытии, связанном с их отцом, едва они с Чезом выехали за пределы Лондона, он захотел вернуться. Или хотя бы взять Оливию с собой. В конце концов, она сделала всем им подарок. Она хотела восстановить доброе имя своего крестного и помочь его близким, а вместо того вернула им с Чезом и Сэм человека, которого они лишились двадцать лет назад. Теперь он лучше понимал отца – по-прежнему не лишенного недостатков, слабого и наивного, но любящего, заботливого и совестливого человека.

Даже Синклер-Холл показался ему другим. Добрые воспоминания выскакивали из углов, как робкие, но полные надежд дети, которые ждут, что их пригласят поиграть. Он намеревался создать здесь новые воспоминания. И даже новую жизнь. Он живо представлял, что здесь с ним будет Оливия… их дети…

Впервые за много лет он позволил себе роскошь подумать о будущем. Не только о любви и желании, которые владели им последние несколько недель, после того, как он познакомился с Оливией, но и о совместном счастье.

На пороге в ее кабинет он резко остановился. Пустая Стена Догадок напомнила ему открытую рану. Она сняла все свои списки, и комната сразу опустела. О ее замыслах напоминали лишь следы от булавок. И одна из пестрых шалей «мадам Булгари» по-прежнему висела на спинке стула.