– Куда это?! – взвился Петруха.

– Домой! Проклятый Мазарини отдал душу дьяволу! – воскликнула Анриэтта. – Теперь я могу возвращаться в Париж!

– Когда? – спросил Шумилов.

– Девятого марта тысяча шестьсот шестьдесят первого года от Рождества Христова! Клянусь – каждый год буду в этот день благодарственную мессу заказывать!

– И что же – навсегда?

Вопрос Шумилова Анриэтту удивил.

Уж чего-чего, а лишней любезности он никогда не проявлял. И вдруг в его тусклом голосе прозвучало странное сожаление – как будто не желал отпускать.

– Мне нужно там побывать и встретиться с родней. Затем я должна поехать к своей крестной матери. Она теперь вновь богата и окружена придворными. Думаю, она сумеет обо мне позаботиться.

Ивашка вздохнул: он знал, что речь – о матери недавно вернувшего себе престол английского короля. Анриэтта все время, что он ее знал, напоминала ему райскую птицу, случайно залетевшую в курятник. И вот она расправляет радужные крылышки, рвется домой! Печально…

– Я в Париже займусь и делами Денизы, братец, – сказала ему Анриэтта. – Отец Денизы, когда женился на ее матери, уже был довольно стар. Скорее всего, его уже нет на свете. И она может оказаться единственной наследницей неплохих владений.

– Этого еще недоставало! – выпалил Ивашка.

Он не на шутку испугался за семью.

– Мой друг, я ее знаю, деньги не имеют для нее особого значения, – Анриэтта вздохнула. – Ну что же, господа, будем прощаться. Я сделала все, что могла.

Она обняла и поцеловала Ивашку, потом с любопытством посмотрела на Шумилова.

– Бог в помощь, – сказал Шумилов, глядя в пол.

– Пойдем, проводите меня до экипажа, – велела Анриэтта Петрухе.

Стоя у дверцы, они несколько раз крепко поцеловались.

– Так что же, выходит, все? – спросил он.

– Как знать. Разве что вы найдете меня в Париже.

– Где?

– Где? Когда я вернусь в Париж, наверно, полгода буду просто жить в театре, смотреть все, хоть фарсы, хоть трагедии. Просто сидеть в ложе, смотреть и знать, что я свободна, что никто не принесет мне письма с кардинальской печатью – красный воск и три пентаграммы…

– Я найду тебя, – сказал Петруха.

– Скорее уж я найду тебя. Если Дениза действительно наследница большого состояния, я приеду за ней в Москву.

– И заберешь?

– Как она сама решит. Во всяком случае, у нее хватит денег, чтобы построить терем лучше боярского и нанять слуг. Ну, прощай… нет, не прощай! – вдруг воскликнула она. – Мы встретимся! Не знаю как, но встретимся!

Анриэтта, встав на подножку экипажа, поцеловала Петруху в последний раз. Он отступил, кучер хлестнул кнутом пару крепких лошадок. Анриэтта устроилась на сиденье поудобнее, сняла шляпу, повесила ее на стенку, на крюк для подвесного кармана, вытащила шпильки из волос и выложила на грудь светлые косы.

Ей вдруг стало грустно.

Как бы ни были забавны и непонятливы московиты, они ей в конце концов понравились. Расставаться с ними не хотелось. И с Ивашкой, и с Петрухой, чьи поцелуи вернули ей молодость. И даже с Шумиловым…

Шумилова она сперва сравнивала с перестоявшим в бочке вином, превратившимся в уксус. Конечно, в хозяйстве и уксус нужен, но не каждый день. Шумиловское непоколебимое спокойствие, взгляд мимо глаз собеседника, тихий невыразительный голос ее раздражали. Но однажды она видела, как Шумилов управляется с двумя пьяными казаками. Вроде бы негромко велел угомониться, но они, только что оравшие на весь Царевиче-Дмитриев, вдруг притихли, как нашкодившие дети. Тут-то Анриэтта и задумалась. Ей доводилось наблюдать такое: мужчины чуяли внутреннюю силу противника и подчинялись ей, хотя внешних признаков этой силы сама она не замечала.

Приготовления ко сну были простые – Анриэтта достала два заряженных пистолета и положила так, чтобы при нужде быстро схватить; рядом с пистолетами пристроила охотничий нож. Кучер и сидевший с ним на козлах парень, его родственник, были хорошо вооружены и имели казачьи нагайки, плетенные в двенадцать полос, с железными шариками на концах. Этим оружием можно было в одиночку отбиться от двух-трех ночных налетчиков.

Пожелав себе увидеть во сне Париж, она привалилась боком к спинке скамьи и к стенке экипажа, закрыла глаза и задремала.

Шумилов же, приказав подчиненным собирать пожитки, крепко задумался.

Менее всего он хотел ехать в Пруссию. Отношения с курфюрстом Фридрихом-Вильгельмом Бранденбургским у русского царя не сложились, а точнее сказать, их в довоенную пору не было вовсе. Разве что курфюрст прислал делегацию, чтобы поздравить государя с восшествием на престол, и то с опозданием на пять лет, по такому случаю состоялся обмен любезностями.

Курфюрст за двадцать лет правления своим государством нажил немалый опыт и показал себя толковым и рачительным хозяином. Его замыслы сперва были связаны со Швецией, хотя формально он был вассалом польского короля. Но хорош вассал, который мечтает отхватить от владений сюзерена такой почтенный кусок, как часть Познаньского и Калишского воеводств! В расчете на это Фридрих-Вильгельм лет пять назад объявил, что польский Ян-Казимир неспособен защитить его как вассала и заключил договор со шведским Карлом. Но и для шведов он был ненадежным союзником, помогал кое-как и вел переговоры с поляками, датчанами и австрийским Фердинандом.

Когда началась русско-шведская война, когда русское войско захватило литовскую часть польских земель, бывших под шведами, возникло вполне предсказуемое положение: Россия и Пруссия стали соседями, обрели общую границу. Тут и оказалось, что новоявленные соседи совершенно не знакомы друг с другом. Раньше вроде и были поводы для сношений, но не было подлинной необходимости в них. И только в последние годы как-то наладился обмен посланиями и посланниками. Теперь было о чем потолковать! Крестьяне и мещане Великого княжества Литовского, которых Алексей Михайлович уже считал своими подданными, сбежали от ужасов «кровавого потопа» в Пруссию, их нужно было как-то возвращать; образовались спорные земли, тысячу вопросов задавали купцы и с той, и с другой стороны, а без торговли ведь тоже нельзя. Многие из бумаг, связанных с этими делами, посылались Ордину-Нащокину в Царевиче-Дмитриев, чтобы знал, как и о чем говорить с курляндским герцогом Якобом, и попадали в руки к Шумилову.

До поры Шумилов следил за бранденбургскими делами постольку, поскольку заходила о них речь в Посольском приказе. Но когда его отправили сопровождать сокольников, которые везли курляндскому герцогу Якобу целую стаю драгоценных соколов в подарок от государя ради будущей дружбы и союза, он встречался с князем Данилой Андреевичем Мышецким, что носился по Европе и, будучи русским послом в Копенгагене, то убеждал датского Фридриха ввязаться в войну со шведами, то скакал в Митаву или Гольдинген уговаривать Якоба присоединиться ко всем, кто против Швеции, то оказывался в Бранденбурге – там ему удалось добиться от курфюрста обещания не выступать против московитов. Но обещание вроде и было получено, а оказалось: бранденбуржцы неудачно скрывали от царского посланника, что курфюрст – союзник шведского Карла. Тут уж пришлось угрожать: коли так, государь в ходе войны вряд ли будет считать государство Фридриха-Вильгельма нейтральным со всеми вытекающими отсюда последствиями. Курфюрст, видя, что одной задницей на двух стульях не усидеть, снарядил ответное посольство в Москву – добывать признания Алексеем Михайловичем своего нейтралитета.