что в кабинках кто-то сосредоточенно сидеть может.

Не проще ли было на улицу выйти или перед раздевалкой позвонить. Там почти пусто.

— Стас, привет. Мой брат, случайно, не у тебя, а то я тут его девушку встретила, а брательника вызвонить не можем…

— Какую ещё девушку? — недоумённо. — Если Стэп остановился на ком-то конкретном, то сейчас пойдёт снег! Подожди секунду, в окно выгляну…Нет, не идёт. Ксю, что у тебя за шуточки?

— Да это не я. Шутница рядом со мной сейчас стоит. На скорую свадьбу намекает. Ну что ж, похоже, не быть тебе свидетелем на свадьбе лучшего друга, прими соболезнования.

— Я вчера с ним виделся. Никакой девушки ещё в помине не было! Отбрей эту девку по-быстрому. Наверное, это очередная несчастная, попавшая под обаяние Стэпа и решившая, что именно она, как раз та самая, особенная.

— Типа того, — бросает на меня победный взгляд. — А с пацанами вы давно встречались?

— Зачем тебе это? Брательника опять контролируешь?

— Больно надо. Я сама давно всех вас не видела. Хотела напроситься. Так когда встречаемся?

— Наверное, нескоро. Степан на день рождения к какому-то мажору ездил, вот до поездки мы и пересеклись. А теперь уже я уезжаю на месяц. Стэп сегодня отказался со мной по девочкам махнуть, работа. Так может ты вместо него с нами?

— Ты берега не попутал? Я не по девочкам.

— Не беда. Как раз мальчиков у нас на любой вкус соберётся. Право выбора за тобой.

— Если брата уломаешь сегодня пойти, я тоже подумаю, поки, — сбрасывает звонок и смотрит с видом победительницы.

— И нечего смотреть на меня, как на злодейку, — это она уже мне. — Степан мой! Он был моим ещё до того, как появилась ты. Я переждала до тебя хренову тучу девиц, возомнивших себя особенными.

— Ты первая.

— Что?

— Ты первая, возомнившая себя особенной. После подобных было не мало, но, как видишь, живёт под одной крышей он не с тобой, не с ними, а со мной.

Разворачиваюсь и гордо ухожу. Она ещё кричит что-то след, но я её не слушаю.

«Оно тебе надо?» — неужто проснулся…

— Ты хоть не начинай, — раздражённо отвечаю вслух, забирая в гардеробе куртку.

Дурацкая погода. Ещё неделю назад была жара, а сейчас плюс пятнадцать и ветрина.

Выхожу на улицу. Пока сидела, тучи набежали, хлынул дождь.

Как теперь до метро без зонта?

Накидываю капюшон и бегу.

Капли стекают по лицу.

Самое время порыдать, но не хочется. Злюсь.

«Я понимаю, что оставить за собой последнее слово, это вопрос принципа, но ещё раз спрашиваю: тебе ЭТО нужно?»

— А вот сейчас и проверим. Приеду домой и спрошу в лоб: будет ли он меня с родителями знакомить!?

«Я бы лучше про дату свадьбы спросил конкретную. Прижал на горячем».

— Знаешь, а я не хочу.

«Что это значит?»

— Не хочу свадьбы и вообще ничего не хочу! Всё совершенно не так, как я представляла. Думала, притрёмся и будем, как мамка с папкой: душа в душу! А чем дальше, тем больше прибить его хочется. А я в следователи хочу, а не в подсудимые.

«Это ж надо, лучший друг о девушке не знал».

— Это тот друг, от которого он и своё позорное увольнение скрыл. А если перед другом стыдно, то, значит, на самом деле он тебе не друг. Значит, боялся Судьбинушка осуждения от него, предчувствовал. Вот и меня, как свой позор, скрывает.

«Ну, какой ты у меня позор? Ты счастье в чистом виде».

— Ага в чистом виде. Сейчас под дождиком набегаюсь и в грязном стану. Он меня в грязном-то и не видел, считай. Скривился бы и не подошёл больше, узрей какая я чистая после смены на птичнике бывала. Он, вон, от техничек-то морщится, а от того, кто на птичнике тачками навоз куриный вывозит и клетки чистит и вовсе бы отвернулся, да нос зажал. Меня ж даже да потрошения кур за всё время не повысили. Говорили, что я самая молодая, вот мне и работа под молодое тело соответственная. А на деле-то Валька ж тоже молодая, да только она бумажки директора перебирала и спины не гнула. А какая, между нами, разница-то? В том, что я цыганка? Поэтому меня на эти компьютеры учиться в район не отправили с ней? И Степан до сих пор меня не видит. Смотрит на картинку, а меня за ней не замечает!

«Ну, раз знаешь, зачем тебе такой сдался? Так любишь?»

— Не любила бы, не терпела. Но и у меня гордость есть. Точнее, у меня всего и есть, что моя цыганская гордость! Ксюха всё назло мне говорила, каждое слово, но и правда в её словах была.

«И что с этой правды изменилось? Ты и раньше знала, что за овощ тебе достался».

— Редиска он с подвида огурца, но ведь любит он меня, вижу. И такой ласковый, пригожий, когда про мир вокруг нас забывает.

«Эх, устал я от вас. Думай, как знаешь, а я пока посплю».

— С чего это тебя на сон потянуло?

«Тошно наблюдать, как ты маешься. Майся или нет, растягивай резину, хоть в стороны, — а конец-то, изначально предрешён».

— Ты о чём? Домовёнок? Эй!

Опять пропал.

Глава 21

Ксюха мне не указ. Ишь, красавишна! Самая рыжая нашлась, подумаешь!

Да её красоте грош цена!

И кому нарисованные брови да накаченные силиконом губы понравятся? Не удивлюсь, если не только губы!

А у меня-то все своё, на деревенском молоке выращенное! В зеркало глянешь, я девка — кровь с молоком, а внутрь ковырнёшь — по венам огонь бежит! Вон, и парни подтвердили, что я повидней буду! Да сам Судьбинушка не перестаёт повторять, что я горячая!

Куда этой рыжей до меня? А всё ерепенится!

Мой Степан, и больше ничей!

Назло ей! Так вот!

Ишь, ржавая кикимора, местного колодезного разлива, — хотела вывести меня из себя этим звонком другу?!

Не выйдет!

Дурында, и знать не знает, что Рождественские гадания самые точные, — не обманут!

Вот сейчас как зайду, как разберусь и пусть сам, при мне, своей Ксюхе по громкой связи звонит и говорит, что лишь я его женою стану!

А ещё! Ещё дату нашей свадьбы пусть при ней назовёт!

На эмоциях не замечаю даже бордюр на пути.

Споткнулась, прямо с разбегу!

Как у меня по жизни ведётся, досталось почему-то снова мизинцу. Закусив щёку, мысленно пожелала Ксюхе «весёлой» жизни.

Хромаю к подъезду, мизинец ломит. Ксюха всё из головы не идёт.

Размечталась,