Но он… Непостижимо, как в свои двадцать пять – двадцать семь уже все успел посмотреть (и не по одному разу!), обо всем этом прочесть всех, кто когда-либо что-либо об этом написал, и держать в своей голове в таких мельчайших подробностях. Он помнил наизусть, какой фильм каким режиссером когда был выпущен, какие шли пробы на какие роли и кто из великих, что называется, пролетел мимо «Оскара»… Про оскароносцев во всех номинациях вообще шпарил по годам безошибочно, попутно сообщая, кто из звезд как облажался, произнося знаменитую речь, или, напротив, сколь уместна, оригинальна или умна она была… Не в пример своей жене, порывистый и азартный, мгновенно вспыхивающий брызжущими во все стороны эмоциями, он вскакивал, бегал по кухне, размахивал руками, показывая, откуда и как выскакивал Брюс Ли, «с какой руки» и как точно ударил Джеки Чан, как танцевал Джон Траволта или размахивала катаной Ума Турман.

Егор был глубоко потрясен тем, что я не видел ни «Бешеных псов», ни «Криминального чтива» и даже почему-то пропустил «Основной инстинкт» и «Девять с половиной недель».

– Это в вашем-то возрасте! – кричал он мне. – Стыдно! Это классика! Это я должен был бы не знать, они же появились тогда, когда я еще под стол пешком ходил! А вы-то!

– Но зато я видел «Восемь с половиной»…

– О, шикардос! Феллини! – трубил Егор восхищенно.

– Но ты, наверное, не видел «Ночного портье»? – неловко пытался поддеть его я и тут же осознавал свою ошибку. Потому что Егор со снисходительной улыбкой, не тормозя, парировал убойным аргументом:

– Обижаете! Но почти на ту же тему есть сегодня лучше… современнее, острее… «Рассекая волны» видели?

И приходилось сознаваться, что не только не видел, но даже и не слышал…

Ошеломленный и восхищенный его увлеченностью, подавленный широтой познаний, я отчего-то краснел, что-то невразумительное мямлил в ответ о кандидатской, которую надо было писать как раз тогда, когда родился Витек… Мямлил и тут же догадывался, что понят им не буду и что если и совершил я какой-то страшный грех в своей жизни – так это то, что не видел второй серии «Убить Билла».

– Как?! – обрушивался он на меня всем своим кипучим темпераментом. – Вы же пропустили самое главное!

– Но помилуй… Я посмотрел первую часть… О ней столько говорили… А я пожалел, что пошел. Пожалел, что в кинотеатрах не выдают такие специальные пакетики, как в самолете… ну, когда тебя это… тошнит… там столько крови, что я просто не смог себя заставить через год смотреть вышедшую вторую часть… там все так бессмысленно… там же просто убивают, и все, – неловко оправдывался я.

– Что-о-о?! – ревел он мне в ответ. – Бессмысленно?! Просто убивают? Да там не просто убивают, там… Там надо уметь смотреть!

– Ну все, отец, ты попал, – смеялся Витек, выходя на кухню за очередной порцией шампанского для гостей. – Он теперь до утра не заткнется… Нашел свежие уши…

– Ты че! – кричал красный от досады Егор. – Ты понимаешь, твой отец не видел второго «Убить Билла»! Это же позор! А еще профессор! Чему вас там только учат в вашей профессуре! Да там самый смысл! Если смотреть фильм, учитывая вторую часть…

Витек, крепко сжимая пальцами горлышки бутылок, хохоча во все горло, исчезал туда, где дымили, орали и танцевали, а вдохновенный Егор растолковывал мне, уже изрядно седеющему несмышленышу, в чем, собственно, заключается глубокий замысел «удара пяти пальцев».

К утру, когда сын, чуть не силой вызволив меня из кухонного «киноплена», вызвал такси и, сажая в машину, извинялся за то, что Егор, такой-сякой, так и не дал нам «хорошенько пообщаться», я не разделил его тревог за мою утомленность от «навязчивого» собеседника.

– Ты знаешь, Витек, Егор – удивительный человек! Он одержимый, увлеченный! А это по нынешним временам дорогого стоит! Мы договорились, что я приду к нему в гости и он подробно, чуть не покадрово покажет и объяснит мне смысл этого самого «Убить Билла». Знаешь, это для меня целый мир…

– Ох, отец. Говорю – ты попал… На самом деле только у Нельки хватает терпения до конца его выслушивать! Заморочит он тебя, как ее заморочил! Ну смотри, дело хозяйское, – явно меня не поняв, пожал плечами сын, стиснул на прощание руку и захлопнул дверцу – у подъезда, зорко бдя сцену моего отъезда, уже пританцовывала его девушка, всем своим видом намекая, что, пока он возится со мной, остальные уже запустили самые красивые и яркие петарды…

Так примерно через пару недель я впервые оказался у них. Купив, как положено, цветы и дежурную «Ночку» к чаю, чуть волнуясь отчего-то, я позвонил в коричневую дверь на втором этаже дома в одном из московских далеких «спальников». Позвонил и… в самом деле попал, задержавшись рядом с этими людьми на неполные два года, в течение которых чуть не каждую неделю проводил в этой квартире как минимум сутки.

Дверь открыла Нелли (теперь я знал, как зовут эту прекрасную статую). У ее ног, разглядывая меня так же не мигая, как и хозяйка, стоял огромный бобтейл. На его шее красовался гигантский розовый бант.

Повисла неловкая пауза, в результате которой под прицелом двух пар глаз я все же выдавил из себя:

– Я к Егору… Он дома?

– Нет еще.

И мне показалось, что в небольшой светлой прихожей зазвучал клавесин: так мелодичен был голосок, произносивший эти немногие слова чуть нараспев.

– Да вы проходите… Он скоро придет. Фанни, подвинься, пожалуйста…

Бобтейл тряхнул своими шикарными кудрями и пересел едва ли на сантиметр дальше, все так же ни на секунду не отводя от меня взгляда.

– Это вам, – я протянул букет. – А это к чаю. – И протянул тортик.

Бобтейл посмотрел на хозяйку, словно спрашивая, будет ли она брать что-то из моих рук или уже пора на меня кидаться?

– Фанни! Это же наши с тобой любимые подмосковные розы! Смотри какая прелесть!

Что-то завораживающее было в этом слабом, тихом, каком-то беспомощном, беззащитном голосе. Он не был богат интонациями, скорее Нелли говорила монотонно. В однообразии, в сочетании с довольно высоким тембром и таился секрет странного покоя, который наступал в присутствии этой женщины. Я поймал себя на том, что не столько засматриваюсь на нее, сколько заслушиваюсь этой нехитрой мелодикой, словно ребенок – маминой колыбельной.

– Что же вы на пороге-то стоите! Фанни, пойдем поставим розы в вазу.

Фанни с сомнением покосилась на хозяйку, видимо уточняя, можно ли меня тут оставить одного. По ей одной понятным знакам решила – можно, и нехотя снялась вслед за Нелли.

Я осмотрелся.

Из необыкновенно светлого квадратного коридора прямо передо мной была отворена дверь в комнату, где виднелся угол белоснежной двуспальной кровати, покрытой розовым узорчатым покрывалом. Сквозь причудливые, почти прозрачные, с перемежающимися полосами персикового и белого шторы тускло просвечивал уличный фонарь. Его синеватый ореол дублировался в темном глубоком зеркале белого комода в углу, отчего в небольшой комнате все казалось таинственным и сказочным.