Лиля всё это подтвердила, потому что я сумела ей доказать — наша встреча необходима. В том числе и её матери, потому что именно с прошедшей осени болезнь начала прогрессировать. Доктора предполагали, что так получилось из-за нервного потрясения.

Сначала вся семья винила в произошедшем непутёвую Кристину. Но я вчера сказала Лиле, что дело, скорее всего, не в ней. Вернее, не только в ней. Кристина сбежала из дома вслед за своим бой-френдом год назад, а припадки начали колотить бабушку именно с конца сентября. К признакам диабета присоединились, судя по всему, ещё и симптомы психического расстройства.

Я смотрела на Малькову и не верила своим глазам. Вот она, та самая таинственная старушка, передо мной — только протяни руку и дотронься. Но руки не шевелятся, и горло пересыхает. Пётр Петрович Голобоков правильно описал её — маленькая, сухонькая, невероятно старая для своих шестидесяти восьми лет. И страшно усталая, словно прижатая к постели тяжким грузом.

Сейчас она не в синем пальто, и нет на голове вязаного берета. Всклокоченные седые волосы, простенько, по-домашнему, подстриженные и давно не мытые. Пепельная кожа, сквозь которую проступает малиновый румянец — он и придаёт лицу ужасный вид. Под больничным одеялом, поверх которого наброшено домашнее, ватное, — потёртая кофточка с растянутыми петлями, фланелевый халатик, казённая сорочка с печатью больницы.

Сколько же минут я имею право говорить с ней? И о чём в первую очередь её нужно спрашивать? В палате четыре койки, на двух из них лежат женщины, а ведь они ничего не должны услышать. Во всяком случае, я вынуждена буду говорить так, чтобы соседки Мальковой ничего не поняли и не приставали к ней потом с вопросами.

Да, благодаря Голобоковым и Лиле Костенко я нашла таинственную старушку, и сейчас стояла около её постели. Лиля обещала на полчаса уйти, но что случится за это время? А вдруг в результате Малькову придётся везти в реанимацию? Тогда я окажусь во всём виноватой. Но повернуться и уйти, оставив всё, как есть, тоже нельзя.

Юрий Кулдошин очень ждёт моей встречи с Мальковой. А сегодня у него день рождения, и огорчать именинника нельзя. Я уже купила Кулдошину портсигар, о котором он давно мечтал, и сделала на крышке гравировку. Ещё я присмотрела стеклянную пивную кружку, завальцованную в олово, но вручать её буду не я, а Лёшка Жамнов. Бравый телохранитель боялся лично выбирать подарок шефу и слёзно просил меня сделать это за него. Взамен Жамнов пообещал исполнять все мои желания без вопросов и раздумий.

Но насколько сильнее обрадовался бы Юра-Бешеный, скажи я ему, что убийца найден! По крайней мере, получено его описание ещё от одного человека. И, возможно, Малькова действительно видела само убийство…

Она должна сказать как можно скорее — да или нет. Сказать добровольно, припомнив как можно больше подробностей. Никакого давления, никаких угроз — только ненавязчивая психологическая обработка.

Вот именно, психологическая обработка по методике следователя Милявской, ветерана сыска, необыкновенной женщины, вместе с которой мне довелось этим летом работать в Питере. Ей шёл семьдесят шестой год, а вкалывала она побольше многих молодых. Именно она вывела на чистую воду того самого зловещего пенсионера, позднее сбитого троллейбусом. Вывела, задев чувствительную струну… Нет, не в его душе. Душа этого седовласого упыря давно умерла, если когда-то была вообще.

Галина Семёновна Милявская обработала его подружку, которая всё знала об убийстве и ограблении, потому что из любви к преступнику помогала ему. И никогда не сдала бы его, не примени Милявская тонкий психологический приём.

Улик у неё практически не было, и приходилось действовать вслепую, наугад. Тогда было необходимо получить признание, как и сейчас. И та женщина сдала убийцу, сильно рассердившись на него. Милявская вскользь обронила, что тот самый старик, пообещавший руку и сердце допрашиваемой даме, на самом деле хочет жениться на свояченице. Больше ничего несчастной влюблённой пенсионерке и не требовалось. Страстная любовь моментально превратилась в смертельную ненависть.

Да, Милявской тогда пришлось солгать, потому что никакой другой женщины у преступника не было. Но то была ложь во спасение — без неё не восторжествовала бы справедливость. И, если потребуется, я применю метод Милявской, совру ради правды. Понять бы только, куда надо бить. Точнее, не бить, а давить — бережно, не дыша, потому что слишком хрупкий материал у меня под рукой.

Помнится, тогда, на допросе у Милявской, крупная полная женщина упала в обморок, и к ней пришлось вызывать медсестру. А что же может произойти с полумёртвой Мальковой?..

— Мама, это Оксана Бабенко. Помнишь, я тебе вчера говорила? Она очень хотела с тобой встретиться. Ничего не бойся и не переживай. Оксана — очень хорошая девушка, худого не сделает. Я за неё ручаюсь.

Лиля, как и я, в накинутом на плечи белом халате, наклонялась всё ниже над постелью больной. Потом резко разогнула полный стан, повернулась ко мне.

— Постарайтесь минут за двадцать управиться. Маму позавчера еле спасли. Я боюсь, она разволнуется…

— Постараюсь, конечно, но не знаю, получится ли. В любом случае через двадцать минут я уйду. — Мне хотелось успокоить Лилю и её маму. — Думаю, всё будет хорошо. Нам бояться нечего.

— Я тоже так думаю. И ухожу.

Лиля, круглолицая и румяная, совсем не похожая на свою мать, ещё раз оглянулась и на цыпочках вышла.

Мы с Антониной Степановной уставились друг на друга. Несмотря на Лилины утешения, в мутных слезящихся глазах старушки стоял страх. Я не знала, с чего следует начинать, и чувствовала, как дрожат колени. Две соседки Мальковой, конечно же, навострили уши, и потому я подтащила стул поближе к узкой кровати. Малькова облизала бескровные сухие губы.

— Антонина Степановна, — нежно начала я, поглаживая больную по руке. — Я хочу в первую очередь узнать, как вы себя чувствуете. Вы можете поддержать серьёзный разговор? Или мне лучше сразу уйти?

— Да плохо мне совсем, Оксана, плохо. Не выберусь.

Малькова говорила свистящим шёпотом и инстинктивно стискивала мою руку, будто пыталась, уцепившись за неё, удержаться в этом мире.

— Меня все утешают — и дочери, и зятья, и доктора. А я им не верю. — Антонина Степановна заплакала.

— Не надо, всё будет нормально! Я понимаю, что ваша болезнь серьёзная. Но особенно обострилась она осенью, так ведь? У вас диабет был уже давно, но вы с ним как-то жили. А вот именно около трёх месяцев назад окончательно слегли. Почему?

Я внимательно наблюдала за мимикой лежащей и видела, как морщины на её лице пошли рябью, а худенькое тело свела судорога. Малькова поняла меня. По крайней мере, намёк задел какие-то тайные струны в сознании старушки, и она посмотрела на меня с интересом.

— Откуда вы знаете Лилю? — шевельнула увядшими губами Малькова.

— Я позвонила ей и попросила устроить встречу с вами. Антонина Степановна, давайте поможем друг другу. Я знаю, что вы поправитесь, когда вас перестанут мучить тяжкие воспоминания. То есть не совсем поправитесь, но почувствуете себя значительно лучше.