— Так это же здорово, Ольга Олеговна! — Я уже начала бояться этого сказочного везения. — Не надо будет мучиться с адресом. Телефончик вы мне, конечно, назовёте?..

— Конечно, только сама его узнаю. Но это много времени не отнимет. А вы, наверное, хотите дождаться Петра Петровича? Он будет через часик. Принести ещё воды? — Хозяйка встала с табуретки.

— Да, если можно. — Я ещё не утолила жажду. — С Петром Петровичем я действительно должна увидеться. Ему нужно опознать старушку и взглянуть на мужика. Вдруг тот всё-таки мелькал во дворе, на парковке?

— Тогда подождите. — Ольга опять выскочила из холла.

Между делом она успевала отвечать на многочисленные телефонные звонки, но делала это так умело, ненавязчиво, что я почти не замечала их.

— Вот, пожалуйста! — Ольга, вновь усевшись напротив, по-матерински нежно смотрела на меня.

Её откровенно интересовало, почему такая молодая и легкомысленная на вид женщина занимается трудным мужским делом. Но природная деликатность и воспитание сковывали порывы любопытства. Вместо этого Голобокова опять заговорила о Мальковой, а я внимательно слушала, понимая, что вскоре придётся с этой бабулькой разговаривать. Она ведь не обязана отвечать на мои вопросы, и потому я не могу ничего ей приказать. Необходимо вызвать у Мальковой желание откровенно поделиться со мной всем, что ей известно, и это будет нелегко. И для того, чтобы найти подход к важному свидетелю, я должна как можно больше знать о его жизни.

— Бедная женщина — тёмная, какая-то вся забитая, а ведь почти всю жизнь в городе прожила. Но родилась-то, конечно, в избе, вернее, в поле, во время сенокоса. Оттого и въелись в неё намертво какие-то особые качества. Наши женщины говорили, что Антонина Степановна — малограмотная, расписаться нормально не может. К ней почему-то не пристаёт никакая цивилизация, а ведь другие женщины в её возрасте ведут себя иначе и одеваются не так. Лично я даже представить себе не могу, что Антонина накрасила губы. Одевается в такое тряпьё, какого теперь и на свалке не сыщешь. Если это скромность, то какая-то патологическая, болезненная.

Ольга Олеговна задумчиво пила кофе, а я чувствовала, что мне не хватит и второго бокала минералки. Но просить третий я уже постеснялась, и потому просто облизывала липкие губы.

— Кем же она работала? Дворником, уборщицей? Или дома сидела?

— Нет, они с мужем на экскаваторном заводе вкалывали. Он — электрик, а она… Да, подсобница, уборщица, одно время была лаборанткой в химической лаборатории. Несмотря на плохое состояние здоровья, дотянула до пенсии. Эти данные мои соседки получили на лавочке, когда Тоня в себя приходила после общения с внучкой. Положительная семья, пусть звёзд с неба не хватает. Не знаю, почему их Кристину на сторону повело. Муж Мальковой три года назад умер. Поставили ошибочный диагноз — рак почки; перепутали камень с опухолью. И залечили химиотерапией, как водится. Только на вскрытии всё выяснилось, а что делать? Антонина не из тех, кто бегает по судам, да и не вернёшь мужа-то. Две дочери у неё, Лиля и Марина. Старшая, несчастная мать, вместе с мужем за городом живёт. Держат небольшой магазинчик у железнодорожной станции, но особых денег с этого не имеют. На самое необходимое едва хватает, а вкалывать приходится без перерывов и выходных. Младшая, Марина, работает диспетчером в милиции, звонки по «ноль-два» принимает. Если бабулька что-то такое видела, почему с дочкой не поделилась? Странно, не находите?

— Действительно, интересно. — Я про себя прикидывала, нужно сегодня звонить семье Мальковой, или имеет смысл подождать до завтра.

— У Марины муж и сын. Но тому только одиннадцать, и с ним нет серьёзных проблем. А вот за Кристину у бабушки вся душа изболелась. На что она надеется, я, честно говоря, не знаю.

— Ольга Олеговна, очень прошу найти их телефон. И я после этого навек у вас в долгу. Только прямо сейчас, ладно?

Я всё-таки решила, заполучив номер, позвонить сегодня жде и узнать, можно ли встретиться с Мальковой. Конечно, она может спрятаться от меня за больничными стенами, сослаться на ужасное состояние здоровья, вообще замкнуться без указания причин. Но попытаться нужно — для очистки совести.

— Я вас тут подожду, можно?

— Конечно, можно. Но пока бегаю по соседкам, вам всё-таки лучше подняться на крышу и осмотреть оранжерею — чтобы не терять время. Можете взять цветочки, сколько хотите. Интересно всё же, когда они стоят в вазе зимой. Я вам их заверну, чтобы не погибли.

— Очень интересно посмотреть сад на крыше — никогда такого не видела.

Меня действительно мучило любопытство. Необходимо было увидеть с высоты кулдошинский двор, чтобы лучше представить, как здесь всё произошло. Но ещё больше меня тянуло на свидание с Антониной Мальковой, которая могла вывести расследование на финишную прямую.

— Пойдёмте, Оксана, я провожу вас в садик. С непривычки будьте осторожнее и смотрите внимательно под ноги. Но это я страхуюсь, — поспешила успокоить меня Голобокова. — Пока, тьфу-тьфу, никто на лесенке не оступился. После того, как получу номер телефона, позвоню Петру Петровичу, потороплю его. Скажу, что вы ждёте, и вам очень некогда.

— Да, действительно, мне нужно завернуть ещё в несколько мест, — подтвердила я, имея в виду не только деловые встречи, но и примеченные накануне магазины. Туда непременно нужно было заскочить.

Я всё время помнила, что приближается Новый год, и что далеко-далеко отсюда у меня маленькая семья, состоящая всего из одной девочки, за улыбку которой я отдала бы все богатства мира.

А ещё я вспомнила, что завтра справляет сороковой день рождения Юрий Кулдошин. Несмотря на траур, Юра-Бешеный позвал целую кучу гостей, и меня попросил быть обязательно. Поэтому и возникла необходимость сегодня вечером купить подарок. Завтра утром, похоже, мне уже точно будет не до того…

* * *

Я понятия не имела, какой гостинец можно принести в больницу страдающей диабетом пожилой женщине. Потому и ограничилась бархатцами, подаренными Ольгой Олеговной. В декабре увидеть рядом с собой на тумбочке живые цветы, кусочек лета — значит подзарядиться от них живительной энергией и почувствовать себя намного лучше.

И я, пристроив бархатцы в стеклянную банку, из-под какой-то протёрто-бесформенной еды, увидела, как оживились мутно-голубенькие глаза Антонины Степановны; и низкое зимнее солнце блеснуло в её серёжке.

— Спасибо вам, — слабым голосом сказала она; даже, скорее, прошептала. — Я очень люблю цветочки. И птичек люблю. Холодно им сейчас… воробышкам…

Лиля Костенко, увидев лежащую без движения маму, всхлипнула за моей спиной. Я же растерялась, плохо представляя, как пройдёт допрос. Следователи и оперативники в таком случае получают разрешение лечащего врача, и справку подшивают к делу. И если с больным во время допроса или сразу после него что-либо произойдёт, за всё врач и ответит. Я же действовала втёмную и внаглую, назвалась родственницей Мальковой, ненадолго приехавшей из Москвы — только потому меня и пропустили.