— А вы врач? — слабенько пискнула Малькова с потаённой надеждой.

— Нет, к сожалению, не врач. Я — юрист. Кроме того, изучала психологию. И знаю, что стрессы, сильные волнения часто приводят к болезни.

— Я знаю, что умру скоро, — упорно твердила своё Малькова. — И боюсь умирать. Раньше не боялась, после того, как Валентин Васильевич скончался. А теперь вот вся трясусь со страху. Дочкам не говорила, чтобы не тревожить… Ад, преисподняя всё время снятся. Такие, о которых в церкви говорят. Я хотела к исповеди идти, но сил совсем нету. А я ведь жизнь прожила честную.

Малькова несколько минут отдыхала, прикрыв глаза. Потом опять подняла синеватые, как снятое молоко, веки. Солнечный луч блеснул в камешке её серьги — кажется, это был александрит. И я подумала, что серьги здесь неуместны. Лиле надо будет сказать, чтобы сняла их. Удивительно, как драгоценность до сих пор не украли соседки или персонал. Наверное, здесь всё-таки живут не такие порочные люди, как в столицах, и моё замечание будет выглядеть нелепо.

— Я родителей всю жизнь их почитала. На тяжёлой работе трудилась, надорвала здоровье. Мужу угождала, детей растила. Внучка моя с пути сбилась, но ведь не такой это грех… Не мой грех. Заговорила я вас, — спохватилась Малькова. — А вы-то у меня что спросить хотели?

— Обязательно спрошу, но сначала хочу послушать вас. Говорите всё, что хотите, если вам от этого делается легче. Может быть, я смогу объяснить, разгадать ваш сон…

— Да?.. — Старушка даже приподнялась на подушке, но тут же упала назад. — Мне многие пророчили, что в рай попаду после смерти. И я верила в это. Наверное, гордыня меня замучила. Сама не поем досыта, а птичек, собачек бездомных накормлю. В церковь часто ходила, особенно после того, как Валя умер. Он же у меня партийный был, всё ругался. Говорил, что я дура старая, запретил квартиру освящать. А я за него свечки каждую неделю ставила, заказывала службы. Нищим всегда подавала, калекам. Денег-то мало было, а я находила. Ах, да — Кристинка! За что наказание такое?! — Малькова зарыдала в голос.

Соседки, заслышав всхлипы, тоже начали подползать поближе. А мне ужасно захотелось схватить стоящую в углу палаты швабру с намотанной на неё тряпкой и огреть каждую бабу по хребтине. К сожалению, вместе с Мальковой в коридор было не выйти, но делать её возможное признание достоянием этих кумушек я тоже не собиралась.

— Кто бы сказал, в чём грех мой? Ведь как засну, так геена огненная. В ножки бы упала… А то ведь, как помру, назад дороги не будет. Валюшку никогда не увижу, родителей, а потом и детей. И за Кристинку боязно, хоть и заблудшая она душа. Страшные дела в том доме творятся. Я не хочу, чтобы внучка моя там жила. А она меня не слушает — гонит, обижает. Моя жизнь, говорит, это только моя жизнь, а ты не суйся…Ох, Господи, да как же вразумить-то её? И самой спастись как?! — ещё горше заплакала Малькова.

Я боялась, что сейчас придёт врач, пусть даже медсестра, и вытурят меня отсюда. Но пока всё складывалось удачно, и мы оставались в палате вчетвером. На тумбочках и подоконниках звякали склянки, шуршали полиэтиленовые пакеты и промасленная бумага. Пламенели бархатцы около серой подушки Мальковой.

Одна рука старушки намертво стиснула мою, а другая теребила одеяло на груди. Оконные стёкла покрывались изумительно красивым морозным узором и вспыхивали разноцветными искрами — солнце светило с юго-запада. Косые лучи насквозь пронизывали помещение и квадратами ложились на выкрашенные салатной масляной краской стены.

— Я вам помочь хочу, Антонина Степановна. А вы должны помочь мне. Выслушайте меня внимательно, всего несколько минут, ладно? Только не переживайте, не пугайтесь… Для вас ничего плохого не будет. — Я почувствовала себя Германном, уговаривающим старую графиню открыть ему тайну трёх карт. — Ради всех, кто вам дорог, пожалуйста, постарайтесь понять меня. Я знаю, почему вам снится ад. Вы носите в душе тяжкий груз. Носите с конца сентября, когда стали свидетельницей убийства…

— Нет! Не-ет… — только и смогла выдавить Малькова, но по ужасному взгляду её, по расширившимся зрачкам, по каплям пота, мгновенно выступившим на лбу, я поняла, что попала в точку. — Я ничего не знаю!

— Знаете, Антонина Степановна, но боитесь сказать правду. — Я говорила шёпотом, и соседки по палате ничего не могли разобрать. — Я — частный сыщик, приехала из Москвы, расследую дело об убийстве Натальи Кулдошиной. Возможно, вы не в курсе, как звали женщину, которую осенью убили около лифта в том доме, где Кристина и её друзья снимают квартиру. Поэтому вы и сказали, что там творятся страшные вещи. Антонина Степановна, вас видели там в тот день и час, когда было совершено преступление. Вас потрясло увиденное, и вы заболели. Но почему-то сразу не сообщили в милицию о том, что видели. А после, наверное, испугались наказания за недонесение, и что вас «затаскают». Я не имею права наказывать вас. Более того, я сделаю всё, чтобы оказались в полной безопасности. Прошу вас довериться мне. Если хотите, я оплачу дорогие лекарства, дам вам вознаграждение за информацию. Наша фирма богатая, и такая статья расходов в смете предусмотрена. Только скажите, как именно всё произошло тогда, в четверг, двадцать седьмого сентября! Почему вы со всех ног бежали из этого подъезда? Вас даже засняли на плёнку, вы не сможете отказаться. Таким образом, я и смогла вас найти. Если вы будете упорствовать, то только навлечёте на себя подозрения в соучастии. Вот он, правда ведь? — Я достала фотографии мужчины в чёрном.

В глазах Мальковой льдом замёрз ужас. Один только ужас. Я понимала, что говорю слишком много, что могу угробить бабулю, но я так долго ждала этой минуты! Шаг за шагом продвигалась к еле мерцавшему в конце длинного туннеля огоньку, и вот наконец-то добралась до источника света. Добралась и увидела, что пламя вот-вот потухнет, и тогда я навсегда останусь в тёмном лабиринте, откуда нет выхода.

— Не губите свою душу, Антонина Степановна! Признайтесь, и вам перестанет сниться ад!

Я говорила с такой страстной убеждённостью, что испугалась сама себя.

— Вы казните себя за то, что не указали на убийцу, но в то же время не решаетесь очиститься, покаяться. Вы всю семью свою обрекаете на страдания. И в первую очередь — себя. Как же вы собираетесь попасть в рай, если скрываете то, о чём нужно кричать во весь голос?! Вы видели убийцу — это факт. Вы видели само убийство. Неужели вам хочется, чтобы злодей разгуливал на воле, угрожал другим людям? В рай за одних птичек и собачек, а также за покорность родителям и мужу не попадёшь, если сделал зло. Или увидел, как самый тяжкий грех совершил кто-то другой, и скрыл это. Двадцать минут прошло, и я ухожу. Сейчас придёт Лиля. Если захотите связаться со мной, можете сделать это через неё. Подумайте над моими словами! Вы не должны так кончать свою жизнь. В любом случае надо снять камень с души, Антонина Степановна. Помните, что я всё про вас знаю. И ТАМ, — я указала пальцем на потолок, — знают ещё лучше. Я прекрасно понимаю, что вы ни в чём не виноваты, что вас тогда парализовал страх. Но ещё не поздно очистить совесть, дать мне возможность обезвредить преступника. Да, от меня вы можете скрыться. Можете замкнуться, не отвечать на мои вопросы. Я — всего лишь человек. Но за чертой, там, где вы надеетесь отдохнуть после праведных трудов, вас ожидают мытарства, муки, возмездие. То самое, которое вы пока видите во сне. Никакой батюшка не смеет, не имеет права отпустить ваш грех, если вы откажетесь помочь правосудию. В ваших же интересах не уносить с собой тайну гибели женщины, у которой осталось девять детей…