«Мальчик, – отвечал я. – Определенно парень».

«А если девочка?»

«Хорошо, девочка. Конечно, девчонка!»

«Только что ты был уверен, что у нас будет сын!»

Я засмеялся.

«Да я понятия не имею, дорогая! Мне все равно. Кого родишь, того и полюблю».

«Мэттьюс» – наш любимый ресторан наискосок от площади Сан-Марко. Нас усадили в заднем кабинете. Мы оба сияли. Кажется, никогда еще я не видел тебя такой счастливой.

Никогда.

Не помню, что мы заказали, скорее всего, блюдо от шеф-повара, потому что Мэттью сам вышел к нам, поздоровался и поставил на стол шампанское. Сидим, любуемся пузырьками в бокалах и отблесками свечей в глазах друг у друга, конверт лежит на столе. Ты пододвинула его мне, я – тебе, ты – снова мне. Так несколько раз. Наконец ты прижала его моей ладонью.

«Нет, ты, – возразил я. – Твоя работа. Ты заслужила».

Ты взяла конверт, открыла его ногтем, вынула записку и прижала ее к груди. Все это со смехом. Ты медленно развернула записку и прочла.

Кажется, ты сделала это дважды или трижды, потому что прошло, наверное, минуты три, прежде чем ты удостоила меня ответом.

«Ну же! – не выдержал я. – Кто?!»

Ты положила записку на стол и взяла мою руку.

«Оба».

«Брось, милая, не мучай меня. Либо то, либо другое. – Тут меня осенило, и я вытаращил глаза. По твоим щекам бежали слезы. – Неужели? – Ты кивнула. – Двойня?»

Ты снова кивнула и закрыла лицо салфеткой.

Я вскочил, поднял свой бокал с шампанским, постучал по нему лезвием ножа и обратился к остальным посетителям ресторана:

«Леди и джентльмены! Вы уж меня простите, ребята, просто я хочу объявить, что моя жена… подарит мне на Рождество двойню».

Мы заказали шампанского всем присутствующим, Мэттью поздравил нас своим фирменным яблочным коблером, тающим во рту. Этой вкуснотищи хватило на весь ресторан.

По пути домой ты молчала. У тебя голова шла кругом: детская комната, цвет обоев, вторая колыбель. Все в двух экземплярах. Мы вошли, и ты сбежала в ванную. Через несколько секунд раздался твой зов:

«Милый?»

«Что?»

«Мне нужна твоя помощь».

Войдя, я застал тебя перед зеркалом в трусиках и бюстгальтере, с пузырьком масла с витамином Е в одной руке. Другой рукой ты уперлась себе в бедро. Сунув мне пузырек, ты сказала:

«Твоя задача до Рождества – следить, чтобы я не покрылась растяжками и чтобы живот у меня не отвис до колен. Лей!»

Ты улеглась на кровать, и я вылил весь пузырек тебе на живот.

«Грубиян!» – крикнула ты.

«Просто я пытаюсь умаслить каждый квадратный дюйм».

«Бен Пейн!»

Я обработал тебе живот, спину, ноги, все тело. Ты покачала головой.

«Я чувствую себя поросенком, смазанным салом».

«И запах соответствующий».

Помню, как ты рассмеялась, а я все продолжал тебя растирать.

В общем, повеселились мы на славу.

Через час, а может, через три, ты, уставившись в потолок и забросив ногу на ногу, спросила: «Ты думал об именах?»

«Еще нет. Я еще в шоке».

Ты сложила руки на животе, поменяла ноги и, покачивая одной ногой, сказала:

«Майкл и Ханна».

У меня что-то щелкнуло в голове. Кусочки пазла сложились идеально.

Я улегся ничком, припал губами к твоему тугому животу и зашептал их имена. Ответом мне были пинок и тычок. С этого момента нас стало четверо.

Может быть, это был переломный момент. Если бы я только мог вернуться и начать все сначала, снова купаться в смехе, в тепле, в сумасшедших мыслях о рождении наших детей, в скользком пахучем масле с витамином Е…

Уверен, что былого мне все равно не превзойти.

Наполеон долго не возвращался, и я уже начал беспокоиться. Когда высохла моя одежда, я взял лук, застегнул куртку и вышел. Ветер дул мне в спину, крутил на льду озера снежные буруны. Я свистнул – ничего. Тогда я поднял воротник и стал подниматься по его следам на бугор, нависавший над озером. Судя по зигзагам, Наполеон кого-то преследовал. Идти по его следам было нелегко, снег уже почти полностью их запорошил. Со второго по счету бугра я наконец увидел его на берегу озера, неподвижно лежащего на красном снегу. Подойдя ближе, я убедился, что эту кричащую окраску приобрел не только снег. Я приготовил стрелу и подошел к нему сзади. Услышав меня, он зарычал, но оглянуться не удосужился. Я описал круг, чтобы оказаться в поле его зрения, оглядел заросли вокруг и тихо произнес:

– Привет, дружище, это я. Ты в порядке?

Он перестал рычать, но отказывался выпускать из лап комок пуха – раньше белый, а теперь красный. Я опустился на колени в нескольких футах от него.

Наполеон оказался не пострадавшей, а атаковавшей стороной. Под ним лежали остатки кролика: две лапки и косточки. Я одобрительно покивал.

– Молодчина! Как насчет того, чтобы найти еще парочку и принести в большой дом?

Он покосился на меня, еще немного погрыз, пожевал, фыркнул и стал облизываться.

– Я тебя не осуждаю. Просто я тоже голоден. – Я выпрямился. – Найдешь дорогу обратно?

Решив, что я подобрался слишком близко, он взял в зубы останки кролика и унес подальше.

– Как хочешь.

На обратном пути я успел поразмыслить. Находясь в тепле, сухости, не опасаясь стихии, мы все же нуждались в пище. А еще нужно было как-то отсюда выбираться, причем срочно. Если сильно разбавлять суп, то его хватило бы еще на сутки. Выходило, что мы нашли всего лишь теплую и сухую могилу.

Я возвращался другой дорогой, не по берегу озера. Несколько раз мне попадались лосиные следы. Один лось был, судя по всему, особенно крупным. Набредал я и на следы кроликов. Их ни с кем не спутаешь из-за их прыжков, лосей – потому, что они очень грузные и глубоко проваливаются в снег.

Мне необходимо было практиковаться в стрельбе из лука, но при этом не забывать, что при промахе стрела зароется в снег так глубоко, что ее уже ни за что не найти. Так я быстро израсходую все стрелы.

Я вернулся в наш треугольный дом, разжег камин и проверил, как дела у Эшли. Она расшалилась в воде, как дельфин, и велела мне убираться. Я принес из маленького домика кусок ковра, сложил его несколько раз, прикрепил к скамейке, приделал к ковру бумажную тарелку. В центре тарелки я вырезал дырку размером с монету в 10 центов.