них-то и гневается вермахт. А потом скажут немецким солдатам: вы-то ведь белокурые гиганты, вы избранная раса, вы германцы, на что вам якшаться с вырождающимися французами, призванными служить нам?

Над терриконом светлеет небо. Люди в ужасе замерли на месте. Взвод выстроился перед заложниками. Они умрут на этой черной земле, умрут в угольной пыли, от которой они вечерами с трудом отмывали бледные лица. Команда. Залп. Женщины, сбившиеся в кучу на полянке, поросшей чахлой травкой, закрывают лицо руками, дети цепляются за юбки матерей.

Двенадцать поляков. Трудно написать правильно их имена, да и напишут ли их когда-нибудь на общей могиле? На всякий случай напоминаем, что их звали: Юзеф Анджейчек, Антони Завек, Михал Киванский, Анджей Шенарек, Петр Валосажек, Томаш Пиотровский, Стефан Грошовский, Валерьян Клин, Ян Земан, Карол Шротский, Станислав Влек. И один неизвестный по имени Давид.

На шахте № 4 Острикура их трудные для французов имена научились произносить, и о них долго будут с болью вспоминать, так же как и об Альбере Лекевре, Шарле Депре, Шарле Кева, Жане Паране, Леоне Декане и об его старшем сыне и его тесте Альфреде Тюрбье, расстрелянных тогда же.

И по тем же причинам. И еще потому, что, сознательно или бессознательно, они представляли опасность. Сам факт их существования представлял опасность для той бесчеловечной силы, которая время от времени устраивает кровавые бойни.

Враг знал, кого убивает. Именно их он должен был убить.

XII

Как только забрезжил день, Нестор проснулся в большой грязной комнате пустынного дома и, вспомнив, что сегодня он встретил зарю не в тюрьме, а на свободе, чуть было не заорал от радости, но в распахнутом окне виднелся мрачный пейзаж, дорога в Лоос, разорванные тучи над Бетюнской заставой, покинутой войсками, и еще мрачнее ухали невидимые пушки.

Эй, слушай, Элуа!

Ну и зверь же этот Элуа Ватбле! Горазд спать, горазд лопать — и сна и пищи ему требуется вдвое против обычного. Приятели выбрались на улицу. Ни души. Солдаты ушли все до единого. В кафе пусто. Опять канонада. Кругом осколки, обломки, опрокинутые грузовики и повозки. Самое благоразумное было добраться до города. Они свернули на улицу Леона Гамбетты. Хотя час действительно ранний, чуднò все-таки шагать в полном одиночестве по тротуарам, по ненужным теперь трамвайным рельсам. На площади Республики тоже никого… Пустыня, да и только! Пошли по Бетюнской улице. И здесь та же пустота, то же безмолвие. Прибавили шагу. Вдруг из переулка выкатила группа велосипедистов. Человек десять спрыгнули с машин и медленно пошли по тротуару, держась поближе к домам. Форма на них была серая, на шее красные шарфы. Нестор не успел и рта раскрыть, как Элуа закричал: — Сербы! — Солдаты были уже совсем близко. Офицер хорошо говорил по-французски. — Откуда идете? — спросил он, а глупец Элуа вбил себе в башку, что раз это сербы, значит… и ответил: — У тебя папиросочки не найдется? Мы — товарищи… — Хорошо, что Нестор изловчился и пребольно ткнул Элуа в бок: — Идем из Лоосской тюрьмы, — заявил он, — а путь держим домой, в Ланс. — Офицер, не выпуская из рук велосипедного руля, взглянул на говорившего. Должно быть, подумал: откуда же, как не из тюрьмы, можно идти с такими-то физиономиями! — Французских солдат видели? — Нет… — Налево не ходите, идите направо, по улице Молине или по улице Гюстав-Делори. В конце ее сразу же начинается дорога на Ланс.

Ничего не скажешь: офицер знал местность, как свои пять пальцев. Велосипедисты покатили дальше, к площади Республики. Элуа надулся — из-за этих самых сербов. А вдруг город уже взят, что тогда будет? Но у Нестора на бульваре Сен-Венан имелся друг. У него приведем себя в порядок, побреемся. Этот дружок держал кафе. Ладно, до бульвара Сен-Венан недалеко. Вот и дом, но двери, увы, оказались заперты. Забарабанили в ставни. Ни звука. Никто даже не выглянул в окошко посмотреть, кто поднял такой шум. — Брось стучать, — сказал Нестор, — идем! Здесь еще есть один товарищ. — Ну и Нестор, не человек, а прямо адресный стол. Везде у него товарищи. Тот товарищ, к которому они направились, был из Республиканской ассоциации бывших фронтовиков. Жил он на том же бульваре, только чуть подальше, кажется, здесь… нет, подальше. По ремеслу ножовщик. Стой-ка, уж не здесь ли? Так и есть. «Торговля ножевыми изделиями». У дверей лавчонки стояла девочка. — Здесь живет Кордонье? Папа дома? — Девочка не ответила. Испугалась. Еще бы не испугаться — такие два оборванца подошли. Услышав голоса, из лавки вышла мать. — Да ведь это товарищ Платьо из РАБФ! — Девочка бросилась в дом, крича во все горло: — Папа, это товарищ Платьо из РАБФ. — Здесь их покормили, собрали кой-какую одежонку, старые штаны, рубашку. Элуа и Нестор побрились. На дорогу каждому дали по тридцать франков. Ну, счастливого пути!

Когда они добрались до Аррасской заставы, им преградило путь какое-то шествие. Друзья нырнули в первый попавшийся подъезд.

Во главе колонны ехал верхом французский генерал. Вокруг него офицеры, тоже конные. Без оружия. Сзади — колонна солдат, должно быть, несколько полков. Гнали их как скот. Колонну конвоировали немцы с винтовками. Сколько их тут? Двести, от силы двести пятьдесят… Войско покорно шло за своим пленным генералом.

Здесь на улицах было не так пусто. Люди пугливо выглядывали из окон. По Аррасской дороге шли только беженцы, возвращавшиеся в Лилль. Смертельно усталые люди, с бледными, изможденными лицами, с трудом тащили какие-то тюки, мешки. Везли ручные тележки. Немцы внимательно оглядывали проходивших, чтобы не пропустить с гражданским населением солдат. Потом снова беженцы, и еще, и еще.

— Хоть я и поел у твоего приятеля, а все-таки неплохо бы закусить, — заявил вдруг Элуа. Ну и обжора!

Поравнялись с фабрикой. Какой-то юноша из толпы беженцев, заметив Нестора, приветственно поднял сжатый кулак. — Гляди-ка, и он тоже тебя знает, с тобой не спрячешься! — Но немецкий солдат с винтовкой наперевес уже направился к ним. — Почему так? — Что должно было означать: почему юноша поднял кулак? — Проходи, проходи, — солдаты затолкали всех прохожих, в том числе и Нестора с Элуа, в пустой гараж. Человек сто, женщин тоже. Значит, не в кулаке тут дело. Втолкнули еще партию прохожих и заперли двери. Французам не полагалось смотреть. Вели пленных. Запрещено смотреть. Вели несколько часов подряд. Народ в гараже был не склонен