к разговорам. Попрежнему ухали пушки. А вдруг они пленных до ночи будут вести? — Есть хочется, — сказал Элуа. — Но ведь ты поел. — Хватился, а сколько часов-то прошло, разве ты не голоден? — Голоден, — признался Нестор.

Наконец их выпустили. Пройдя несколько десятков шагов, они снова увидели толпу. Мальчишка, пробегавший мимо, радостно прокричал: «Хлеб выдают!» Но когда наши путники добрались до булочной, все уже продали. Люди расходились по домам, прижимая к груди драгоценные буханки. У опоздавших, должно быть, здорово вытянулись лица, потому что булочница их пожалела. — Ничего больше нет, — вздохнула она, — ничего не осталось. — Ну и свинство! Сорок два дня, уважаемая дамочка, голодные сидели. Бежали из Лоосской тюрьмы; мы политические.

И тут у булочницы нашлись для них две буханки, по килограмму каждая.

Они вышли из Лилля.

* * *

В среду в 9 часов 30 минут на улице Сен-Доминик в кабинете председателя совета министров Вейган прочел Полю Рейно ноту, которую он только что составил, предварительно посоветовавшись с маршалом Петэном. Цель этой ноты — оправдать перед Англией возможность сепаратного перемирия (впрочем, сам термин не употреблен в ноте) на тот случай, если неприятель прорвет линию укреплений, идущую от Абвиля до швейцарской границы. Именно на этой линии верховный главнокомандующий решил держаться до конца, не помышляя об отступлении. Другими словами — если отступим, то сдадимся. В ноте, между прочим, говорится, что в случае немецкого прорыва в район Парижа «Франция будет не в состоянии продолжать сопротивление, обеспечивающее координированную защиту своей территории». Каково мнение Поля Рейно? Рейно считает, что нота составлена не в достаточно ясных выражениях.

Каждый человек понимает слова собеседника в зависимости от того, что думает он сам. Если принять выдвинутую здесь гипотезу, как выражается Поль Рейно, то он согласен с выводами верховного главнокомандующего, то есть с тем, что невозможно обеспечить координированную защиту Французской территории. Но в выдвигаемой гипотезе Рейно не уловил еще, что для Вейгана существеннее всего политический вывод из этой гипотезы — перемирие. Ведь уже в течение двух недель Вейган обдумывает эту возможность, надеясь продолжать затем военные действия в Северной Африке; вместе с тем он предлагает организовать на территории самой Франции национальный редут — это его собственное выражение. Некую крепость, которая позже могла бы стать отправной точкой к отвоеванию Франции. Где-нибудь — ну, скажем, в Бретани, например…

Решено, что председатель совета министров направит британскому правительству эту ноту Вейгана, в которой тот требует три английские дивизии, танковые соединения, противотанковые и зенитные орудия и, для поддержки военных действий во Франции, самолеты, находящиеся в Англии. Эта просьба уже не первая: Вейган, очевидно, сам понимает, учитывая все уже полученное ранее, что он рискует нарваться на отказ, и, возможно, даже хочет, чтобы ему отказали. Как бы там ни было, он сумеет воспользоваться отказом англичан.

Рейно, со своей стороны, сообщит Черчиллю текст телеграммы, адресованной папе, которую прошлой ночью составил Даладье. Неудобно посылать ее без предварительного согласования с английским правительством — как того требуют соображения лояльности.

Это свидание вызвано не только дипломатическими мотивами. Когда Вейган говорит о возможности немецкого прорыва в район Парижа, как может он не затронуть другой стороны вопроса — стороны внутренней? Разве Мандель накануне не просил ставку главнокомандующего предоставить в его распоряжение три пехотных полка для поддержания порядка в столице? Он даже уточнил: «чтобы предотвратить угрозу беспорядков». Однако генерал Эринг, получив после 16 мая подкрепления, решил, что больше ему ничего не требуется. Ввиду сложившейся военной обстановки не представлялось возможным удовлетворить просьбу министра внутренних дел. Но Вейган приказал дать в распоряжение парижского военного губернатора четыре кавалерийских эскадрона, два батальона сенегальцев, танки, свежие силы мобильной гвардии и тысячу жандармов.

Таким образом, не один Вейган опасается, что в случае полного развала армии произойдут беспорядки и потребуется сила, способная их подавить, даже если эту силу придется отвлечь от задач национальной обороны, больше того, вообще отказаться от национальной обороны, дабы сохранить эту силу. Нынче утром он косвенно намекнул на это председателю совета министров, попросив разрешения отослать обратно в их части солдат, которые несут караульную службу при министерствах.

Ну, конечно, генерал, обещаю вам. Какие же могут быть сомнения!

А все-таки — дойти до того, чтобы защищаться от парижан с помощью сенегальцев? Неужели действительно нет иного средства? И поскольку мы вообще допускаем рискованные гипотезы, и даже сам верховный главнокомандующий предвидит худшее, — худшее, понятно, в своей области, с военной точки зрения, — долг людей государственных поставить перед собой некоторые вопросы. Предвидеть худшее с политической точки зрения. То худшее, что, быть может, избавит нас от необходимости прибегать к такому средству, как сенегальцы… к средству, к тому же, не вполне надежному!

Итак, что такое «худшее с политической точки зрения»? Во всяком случае, для Поля Рейно сегодня этим «худшим» еще не является тайный и все же достаточно явный сговор между Вейганом и Петэном. Сговор, который он только сейчас обнаружил и, обнаружив, удивился. Тем более, что он всегда считал, что маршал неприязненно относится к Вейгану. Нет, не это для Рейно самое худшее с политической точки зрения. И не то, что сговор этот имеет целью склонить его, Рейно, к перемирию, которого он не желает. Он считает, что вполне в его силах свести на нет этот новый сговор, направленный против него лично. Для этого нужно еще раз обновить состав правительства, чтобы господа военные очутились перед сплоченным кабинетом, полным решимости продолжать войну.

Нет, не это самое худшее… с политической точки зрения…

* * *

Изабелла Баранже сердито отчитала Филиппа Бормана. У них теперь такая спешка, а он не изволил явиться во-время. Потому что прийти в лабораторию в двенадцатом часу дня — это сущее безобразие. Франсуаза, по обыкновению, вступилась за Филиппа. Филипп молча надел халат, молча приготовил инструменты, молча выслушал упреки Изабеллы. Он улыбался про себя. Рассказать ей, почему он задержался, или лучше не говорить?.. В комнате они были не одни, хотя сотрудники со своих мест не могли их слышать. Лаборант вышел в автоклавную. Тогда Филипп решился рассказать, в чем дело.

Ничего не поделаешь. Меня вызвали. Пришлось ждать. Короче, история такова.

Странная история.

— Что это, по-вашему, значит? — спросил Филипп Борман. Изабелла Баранже подняла на него голубые, как небо, глаза, такие, как у самого профессора. Сестры Баранже успешно заканчивали под руководством отца опыты важнейшего научного значения. Франсуаза и Мари буквально не выходили