какую-то новенькую девочку — милая голубоглазая красавица с золотистыми волосами, заплетённые в две косички, в белоснежном летнем платьице и кружевных панталончиках. Только что увитый лаврами герой упал без выстрела. Некая Эми Лоуренс испарилась из его сердца, так же, как и память о ней. Он думал, что любил её до безумства, обожал, но это оказалось лишь жалким, мимолётным увлечением. Он добивался её месяцами, а она всего неделю назад призналась, что любит его. Он был самым счастливым и гордым мальчиком в мире на эти коротких семь дней. А сейчас, она в мгновенье ушла из его сердца, как обычный незнакомец, заглянувший на минутку.

Он украдкой смотрел на этого нового ангела, пока не понял, что она не заметила его. Он притворился, что не подозревает о её присутствии и начал красоваться самыми нелепыми способами, чтобы только вызвать её восхищение. Некоторое время он проделывал это дурачество, но заметил, что девочка отвернулась и направилась домой, пока он вытворял один из опасных гимнастических трюков. Том взобрался на забор и с горестью облокотился на него, только лишь бы она задержалась ещё ненадолго. Она на минутку остановилась на ступеньках, а затем шагнула в дом. Том тяжело вздохнул, когда она ступила на порог, но тотчас же его лицо просияло, потому что она кинула ему фиалку и тут же скрылась.

Мальчишка побежал и остановился в шаге или двух от цветка, затем приставил ладонь к глазам и начал всматриваться в дальний конец улицы, как будто там происходит что-то интересное. Он осторожно подобрал соломинку и попытался удержать её на кончике носа, закинув голову назад. Он пододвигался из стороны в сторону всё ближе и ближе к фиалке, наконец он наступил на неё босой ногой, поднял своими гибкими пальцами и исчез за поворотом с этим сокровищем. Но он скрылся всего лишь на минуту, чтобы расстегнуть куртку и спрятать цветок поближе к сердцу или же к желудку, он не очень разбирался в анатомии и не слишком заботился об этом.

Он вернулся обратно и до самого вечера оставался у забора, до сих пор красуясь как до этого. Но девочка больше не показывалась, хоть Том и утешал себя мыслью, что она стоит у какого-нибудь окна и в курсе его выкрутасах. Наконец, он неохотно зашагал домой, а его голова была полна фантастических грёз.

Весь ужин он проявлял такое возбуждение, что его тётушка даже удивилась, что такое стряслось с ребёнком. Получив хорошую взбучку за то, что кинул в Сида землёй, он почему-то не сильно об этом беспокоился.

Он попытался украсть сахар прямо из-под носа у тёти, но получил за это по рукам. Он сказал:

— Тётушка, вы не шлёпаете Сида, когда он берёт.

— Сид не мучает людей, как ты. Ты бы всегда хватал сахар, если бы я не следила за тобой.

Только она ушла на кухню, как Сид, пользуясь своей безнаказанностью, потянулся к сахарнице, слегка поглядывая на Тома с насмешливо торжествующим взглядом. Но нечаянно рука Сида соскользнула, и сахарница упала и разбилась. Том был в восторге. В таком восторге, что еле держал язык за зубами и оставался безмолвным. Он решил, что не скажет ни слова, даже когда тётя придёт, будет сидеть смирно, пока она не спросит, кто это натворил. Вот тогда он расскажет всё, и ему будет весело смотреть, как она расправится со своим примерным любимчиком. Он был так переполнен ликованием, что едва мог сдерживаться, когда старушка воротился и встала над осколками, метая молниеносные взоры поверх очков. Том сказал себе: “Вот, это оно начинается!” Но в следующее мгновенье он уже лежал на полу! Властная рука занеслась над ним, чтобы ударить его снова, но Том воскликнул:

— Постойте! За что же вы меня бьёте? Это Сид разбил!

Тётя Полли в смущении остановилась, а Том ожидал раскаяния и сожаления. Но едва к ней вернулся дар речи, она только и сказала ему:

— Ну, всё равно ты недаром это заслужил. Уж наверно, ты устроил какую-то проказу, пока меня не было.

Тут совесть стала упрекать её, и ей захотелось сказать, что милое и ласковое; но, она беспокоилась, что это будет выглядеть как признание в своей неправоте, чего не допускала дисциплина. Поэтому она промолчала, и занялась своими обычными делами с тяжёлым сердцем. Том дулся в углу, преувеличивая свои обиды. Он знал, что в душе тётя стояла на коленях перед ним, и находил мрачное удовлетворение в этом. Он решил не привлекать к себе внимания. Он чувствовал, что время от времени она обращала на него горестный взгляд сквозь слёзы, но старался не замечать этого. Он представил себя лежащим умирающим, и тётушку, которая склонилась около него с мольбой об прощении, но он лишь поворачивал голову к стене на это и, умирая, не произнёс ни слова. Ах, как бы она тогда себя чувствовала? И он представил себе, как его приносят домой мёртвым только что с реки, с мокрыми волосами и его страдающее сердце успокоилось навеки. Как бы она бросилась к его мёртвому телу, как её слёзы текли бы словно ручей, её губы молили бы Господа Бога вернуть ей обратно её мальчика и, что она никогда, никогда не причинит ему боль!

Но он будет продолжать лежать холодным и мёртвым, не подавая признаков жизни — несчастный маленький страдалец, муки которого закончились навсегда! Он так всё себе представил, эти грустные картины, что расчувствовался и едва сдерживался от рыданий; его глаза были полны слёз, поэтому, когда он мигал, они катились вниз и падали с кончика носа. Ему было так сладко услаждать свои горести, что не хотел тревожить себя обычной радостью или приятным удовольствием; оно было слишком высоко над ними. Поэтому, когда двоюродная сестра Мэри влетела в комнату, приплясывая, полная радости, что вернулась домой после недельного визита, он вскочил и ушёл мрачный и приунылый в одну дверь подальше от звуков и света, которые она принесла с собой.

Он бродил вдали от тех мест, где обычно собираются мальчишки, ища уединённые места такие же, как у него сейчас на душе. Плот на реке манил его, поэтому он сел на самый край и смотрел на угрюмую водную ширь, мечтая, как бы мгновенно и не заметно утонуть в воде, не подвергаясь себя неприятной судьбе природы. Затем, он подумал про цветок. Он достал его, уже увядшим и мятым, и это ещё больше удвоило его грусть. Он подумал, пожалела бы она его, если бы