знала? Заплакала бы она и обвила бы руки вокруг его шея, чтобы утешить его? Или же она бы отвернулась, как и весь этот пустой мир? Это картина привела его в такой приступ приятнейшего страдания, что он представлял это всё в новом и новом свете, пока не истрепал окончательно. Напоследок он встал со вздохом и пошёл в темноту.

В половине девятого или десятого он проходил по пустынной улице, где проживает Обожаемая Незнакомка; он остановился на секунду; никакой звук не проходил мимо его ушей; тусклая свечка озаряла штору одного окна на втором этаже. Не это ли её священная комната? Он перелез через забор, тихонько пробрался среди растений, пока не остановился под тем самым окном; он долго смотрел на него с волнением, затем опустился на спину, сложив руки на груди с увядшим цветком. И в этот момент он хотел умереть — брошенный в холодном мире, без крова над головой, дружеской руки, которая уберёт смертный пот с его лба, любящего человека, который склонится над ним в минуту последней агонии. Таким она увидит его завтра, когда выглянет из окна. Прольёт ли она хоть одну слезинку над его бедным, безжизненным телом, вздохнёт ли она при виде этой цветущей юной загубленной жизнью, которая так рано оборвалась?

Отворилось окно, и визгливый голос служанки прорвал мёртвую тишину. Поток воды окатил останки страдальца!

Фыркая, захлебнувшийся герой вскочил. Вскоре в воздухе что-то просвистело, послышалось негромкое ругательство, затем последовал звук разбившегося стекла, и маленькая тень перепрыгнула забор и скрылась в темноте.

Немного спустя, когда Том уже лежал, раздевшись в постели, рассматривая свою мокрую одежду при свете обгоревшей свечи, проснулся Сид. Если же у него и промелькнули хоть какие-то догадки, то он пожелал от них воздержаться, увидев угрозу в глазах Тома.

Том улёгся, не утруждая себя молитвой, а Сид отметил мысленно это упущение.

Глава 4

Солнце встало над спокойным миром и озарило деревню своими лучами, как бы благословляя её. После завтрака тётушка Полли приступила к обычному семейному богослужению: всё начинается с молитвы, составленной на прочном фундаменте библейских цитат, которые она как-то скрепила своими домыслами. Затем, с вершины точно Синайской горы, она прочла суровую заповедь закона Моисеева.

После этого препоясал Том, так сказать, свои чресла7 и принялся за зубрёжку своих стихов из Библии. Сид уже давно подготовился к уроку. Том напрягал всю свои память, чтобы запомнить пять стихов, которые он выбрал из Нагорной проповеди, так как не мог найти стихов короче. Спустя полчаса ему пришло смутное понимание урока, не больше, потому что в это время его мышление блуждало по всему человеческому познанию, его руки были заняты посторонними развлечениями. Мэри взяла его книгу, чтобы услышать урок, и он старался найти путь в тумане.

— Блаженные…

— Нищие…

— Да, нищие. Блаженные нищие…

— Духом….

— Духом. Блаженные нищие духом, ибо они, они…

— Их…

— Ибо их. Блаженные нищие духом, ибо их есть царство небесное. Блаженные плачущие, ибо они, они…

— Уте…

— Ибо они… э…

— У-Т-Е…

— Ибо они ут… Ой, да не знаю, что они там делают!

— Утешатся!

— А, утешатся! Ибо они утешатся… ибо они утешатся… эээ… блаженные плачущие, ибо они… что они? Почему ты меня не подскажешь, Мэри? От чего ты дразнишь меня?

— Ох, Том, ты такой глуповатый мальчик, я вовсе не дразню тебя. Я бы этого не сделала. Ты должен опять приниматься за урок и выучить его. Не обижайся, Том, у тебя получится, и если ты это сделаешь, то я подарю тебе что-нибудь хорошенькое. Будь хорошим мальчиком, ступай, выучи.

— Хорошо! Что же это будет, Мэри? Скажи мне.

— Не беспокойся об этом, Том. Если я сказала, что это будет что-то хорошенькое, то так оно и будет.

— Смотри же, ты обещала, Мэри. Хорошо, я пойду опять сяду и выучу.

И он сел и принялся за урок, но уже с удвоенным любопытством и желанием заполучить подарок, и выучил с такой энергией и блистательным успехом. Мэри подарила ему новенький нож фирмы Барлоу, стоящий двенадцать с половиной центов, и трепет восторга пронизывал всё его тело. По правде, этот нож не может ничего порезать, но он был самый настоящий Барлоу, а в этом было непостижимое величие. Откуда мальчишки Запада взяли, что такое оружие можно подделать, и что от этого они становятся хуже, остаётся загадкой, и, возможно, так будет всегда. Всё же Тому удалось изрезать этим ножом кухонный шкафчик, и он уже принялся за письменный стол, но его позвали одеваться, чтобы пойти в воскресную школу.

Мэри дала ему жестяной таз с водой и кусочек мыла, он вышел на улицу и поставил таз на маленькую скамеечку. Затем он опустил мыло в воду и положил его на прежнее место, засучил рукава, осторожно вылил воду на землю и вошёл на кухню, чтобы вытереть лицо полотенцем, висевшем за дверью. Но Мэри забрала у него полотенце и сказала:

— И не стыдно тебе, Том? Ты не должен быть таким скверным мальчиком. Вода тебе ничего не сделает.

Том был слегка сбит с толку. Снова таз наполнили водой, и в этот раз он постоял над ним некоторое время, набираясь храбрости, сделал больший вдох и приступил. Когда он зашёл на кухню, зажмурив глаза и нащупывая полотенце руками, вода и мыльная пена стекали у него по лицу, свидетельствовали о его добросовестных усилиях.

Когда же он вылез из-под полотенца, он был всё ещё неудовлетворен, так как чистое пространство заканчивалось у его подбородка и челюстей, словно маска. Ниже и за этой линией простиралась обширная, не орошённая водой территория, вверху поднимавшаяся на лоб, а внизу ложившаяся тёмной полоской вокруг шеи. Мэри принялась за него сама, и, когда она уже закончила с ним, он стал человеком и братом, с ничем не отличавшейся кожей лица, его мокрые волосы были гладко причёсаны — красиво и симметрично лежали кудряшками. (Он тайком выпрямлял их с трудом: он крепко прижимал их к голове, так как считал кудри признаком изнеженности, они наполняли его жизнь горестью). Затем Мэри принесла костюм, который он надевает только по воскресеньям уже в течении двух лет — он просто назывался другой парой — и это даёт нам возможность понять его гардероб. Мэри привела его в порядок, когда он оделся; она застегнула ему курточку до самого подбородка, отвернула на плечи, почистила щёткой и увенчала его пёстрой соломенной шляпой. Вид у него теперь был приличный и гораздо печальный. Он и чувствовал себя также