Потом проплыл высокий холм только что намолоченного зерна,покрытого брезентом.

И дилижанс выехал в открытую степь.

Одним словом, все было сначала так же, как и в прошлые годы.Открытое вокруг на десятки верст пустынное жнивье. Одинокий курган. Слюдянойблеск лиловых иммортелей. Присевший возле своей норки суслик. Кусок веревки,похожей на раздавленную гадюку…

Но вдруг впереди показалась пыль, и мимо дилижанса крупнойрысью проехал небольшой отряд конных стражников.

– Стой!

Дилижанс остановился.

Один из всадников подъехал к дилижансу.

Короткий ствол карабина прыгал над зеленым погоном с цифрой.Прыгала пыльная фуражка набекрень. Скрипело и горячо воняло кожей седло.

Храпящая морда лошади остановилась на уровне открытого окна.Крупные зубы грызли белое железо мундштука. Травянисто-зеленая пена капала счерных, как бы резиновых губ. Из нежных, телесно-розовых ноздрей вылеталогорячее дыхание, обдавая паром сидящих в дилижансе.

Черные губы потянулись к соломенной шляпе Пети.

– Кого везешь? – раздался где-то вверху солдатский голос.

– Дачников на пароход, – ответил неузнаваемо тонкий,поспешный, какой-то угодливый голос кучера. – Они в Аккерман едут, а там прямона пароход – и в Одессу. Они тута в экономии все лето жили. С самого началаиюня. Теперь они едут обратно до дому.

– А ну, покажь!

И с этими словами в окно заглянуло красное, желтоусое ижелтобровое солдатское лицо с жестко выскобленным подбородком и с овальнойкокардой на зеленом околыше фуражки.

– Кто такие?

– Дачники, – сказал, улыбаясь, отец.

Солдату, видно, не понравились эта улыбка и это слишкомвольное слово «дачники», показавшееся ему насмешкой.

– Я вижу, что дачники, – с грубым неудовольствием сказал он.– Мало что дачники! А кто такие – дачники?

Нижняя челюсть у отца дрогнула, бородка запрыгала. Побледневот негодования, он дрожащими пальцами застегнул на все пуговицы летнее пальто,поправил пенсне и резким фальцетом закричал:

– Как вы смеете говорить со мной в таком тоне? Я –преподаватель среднеучебных заведений, коллежский советник Бачей, а это моидети – Петр и Павел. Мы направляемся в Одессу.

На лбу у отца выступили розовые пятна.

– Виноват, ваше высокоблагородие, – бодро сказал солдат,вылупив почти белые глаза, и поднес руку с нагайкой к козырьку. – Обознался!

Как видно, он был смертельно перепуган, услышав хоть до сихпор ему и неизвестный, но столь грозный штатский чин – «коллежский советник».

Ну его к богу! Еще нарвешься на неприятность. Еще по зубамзаработаешь.

Он дал лошади шпоры и ускакал.

– Дурак, – сказал Петя, когда солдаты были уже далеко.

Отец снова вскипятился:

– Замолчи! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не смелпроизносить этого слова! Тот, кто часто говорит «дурак», чаще всего сам… неслишком умный человек. Заруби это себе на носу.

В другое время Петя, конечно, полез бы в спор, но сейчас онсмолчал. Он слишком хорошо понимал душевное состояние отца.

Отец, который всегда с раздражительным презрением говорил очинах и орденах, который никогда не носил форменного вицмундира и никогда ненадевал своей «Анны третьей степени», который не признавал никаких сословныхпривилегий и упрямо утверждал, что все жители России суть не что иное, кактолько «граждане», вдруг, в порыве раздражения, наговорил бог знает чего. Икому же? Первому встречному солдату…

«Преподаватель среднеучебных заведений»… «Коллежский советник»…«Как вы смеете говорить в таком тоне»… «Фу, какая ерунда! – говорило смущенноелицо отца. – Фу, как стыдно!»

Тем временем кучер, как это всегда бывает во время долгихпоездок на лошадях, в общем замешательстве уже успел потерять ремешок кнута иходил по дороге, шарпая кнутовищем по придорожным, седым от пыли кустикамполыни. Наконец он его нашел и привязал, затянув узел зубами.

– А, чтоб им пусто было! – сказал он, подходя к дилижансу.Ездят эти стражники по всем дорогам и ездят, только людей пугают.

– Зачем ездят? – спросил отец.

– Кто их знает зачем. Ловят кого-нибудь, чи шо. Тутпозавчера, верст за тридцать, экономию помещика Балабанова спалили. Говорят,какой-то беглый матрос с «Потемкина» поджег. Так теперь они скрозь ездят иловят того беглого матроса. Он, говорят, где-то тут по степу скрывается. Такиедела. Что ж, поедем?

С этими словами кучер влез на свое высокое место, разобралвожжи, и дилижанс тронулся дальше.

Однако, как ни прекрасно было это утро, настроение у всехбыло уже испорчено.

Очевидно, в этом чудесном мире густого синего неба,покрытого дикими табунами белогривых облаков, в мире лиловых теней, волнистобегущих с кургана на курган по степным травам, среди которых нет-нет да имелькнет конский череп или воловьи рога, в мире, который был создан, казалось,исключительно для человеческой радости и счастья, – в этом мире не все обстоялоблагополучно.

И об этом думали в дилижансе и отец, и кучер, и Петя.

Только у одного Павлика были свои, особые мысли.

Крепко наморщив круглый кремовый лобик, на который спускаласьиз-под шляпки аккуратно подстриженная челка, мальчик сидел, сосредоточенноустремив в окно карие внимательные глаза.

– Папа… – сказал он вдруг, не отводя глаз от окна, – папа, акто царь?

– То есть как это – кто царь?

– Ну – кто?

– Гм… Человек.

– Да нет же… Я сам знаю, что человек. Какой ты! Не человек,а кто? Понимаешь, кто?

– Не понимаю, что ты хочешь.

– Я тебя спрашиваю: кто?

– Вот, ей-богу… Кто да кто… Ну, если хочешь, помазанник.

– Чем помазанник?

– Что-о?

Отец строго посмотрел на сына.

– Ну – как: если помазанник, то чем? Понимаешь – чем?

– Не ерунди!

И отец сердито отвернулся.