Часов в десять утра заехали в большое, наполовинумолдаванское, наполовину украинское село «напувать» лошадей. Отец взял Павликаза руку, и они отправились покупать дыни. Петя же остался возле лошадей, с темчтобы присутствовать при водопое.

Кучер подвел лошадей, тащивших за собой громоздкий вагондилижанса, к кринице. Это был колодец, так называемый «журавель».

Кучер сунул кнут за голенище и поймал очень длинную,вертикально висящую палку, к концу которой была прикована на цепи тяжелаядубовая бадейка. Он стал, перебирая руками по палке, опускать ее в колодец.Журавель заскрипел. Один конец громадного коромысла стал наклоняться, как быжелая заглянуть в колодец, в то время как другой – с привязанным дляпротивовеса большим ноздреватым камнем – легко поднимался вверх.

Петя навалился грудью на борт криницы и посмотрел в нее, какв подзорную трубу.

Круглая шахта, выложенная булыжником, покрытая глухимтемно-коричневым бархатом плесени, уходила далеко вглубь. И там, в холоднойтемноте, блестел маленький кружочек воды с фотографически четким отражениемПетиной шляпы.

Мальчик крикнул, и колодец, как глиняный кувшин, наполнилсягулким шумом.

Бадейка очень далеко шла вниз, стала совсем маленькой, а всеникак не могла дойти до воды. Наконец раздался далекий всплеск. Бадейкапогрузилась в воду, захлебнулась и пошла вверх.

Увесистые капли шлепались в воду. Они стреляли, как пистоны.

Долго шла, поднимаясь, палка, натертая множеством рук, какстекло, пока наконец не появилась мокрая цепь.

Журавель скрипнул в последний раз. Кучер сильными рукамиподхватил пудовую бадейку и вылил в каменную колоду. Но, прежде чем вылить,напился из нее сам. После кучера напился и Петя. Именно в этом-то и заключаласьглавная прелесть водопоя.

Мальчик окунул нос и подбородок в совершенно прозрачную,холодную, как лед, воду. Бадейка изнутри обросла зеленой бородой тины. Что-тожуткое, почти колдовское было в этой бадейке и в этой тине. Что-то оченьдревнее, удельное, лесное, говорившее детскому воображению о водяной мельнице,колдуне-мельнике, омуте и царевне-лягушке.

От ледяной воды сразу стало ломить лоб. Но день был горяч. ИПетя знал, что эта боль скоро пройдет.

Петя очень хорошо знал также, что надобно ведер восемь –десять, для того чтобы напоить лошадей. На это уйдет по меньшей мере полчаса.Можно погулять.

Мальчик осторожно пробрался через черную, как вакса, грязьводопоя, сплошь истыканную свиными копытцами. Затем пошел вдоль водостока, полужку, покрытому гусиным пухом.

Водосток привел его к болотцу, сплошь заросшему высокимлесом камыша, осоки и сорняков.

Здесь даже в самый яркий полдень была сумрачная прохлада.Множество одуряющих запахов резко ударило в нос.

Особый, очень острый запах осоки смешивался со сладкой,какой-то ореховой вонью болиголова, от которой действительно начинала болетьголова.

Остролистые кустики дурмана, покрытые черно-зеленымикоробочками с мясистыми колючками и длинными, необыкновенно нежными инеобыкновенно белыми вонючими цветами, росли рядом с пасленом, беленой итаинственной сон-травой.

На тропинке сидела большая лягушка с закрытыми глазами, какзаколдованная, и Петя изо всех сил старался на нее не смотреть, чтобы вдруг неувидеть на ее голове маленькую золотую коронку.

Вообще все казалось здесь заколдованным, как в сказочномлесу.

Не здесь ли бродила где-нибудь поблизости худенькаябольшеглазая Аленушка, безутешно оплакивая своего братика Иванушку?..

И если бы вдруг из чащи выбежал белый барашек и замекалдетским, тоненьким голоском, то, вероятно, Петя лишился бы чувств от страха.

Мальчик решил не думать о барашке. Но чем больше он старалсяне думать, тем больше думал. А чем больше думал, тем становилось ему страшнееодному в черной зелени этого проклятого места.

Он изо всех сил зажмурился, чтобы не закричать, и бросилсявон из ядовитой заросли. Он бежал до тех пор, пока не очутился на задахнебольшого хозяйства.

За плетнем, на котором торчало множество глиняных кувшинов,Петя увидел уютный гарман. Посредине его маленькой арены, устланной свежей,только что с поля, пшеницей, стояла повязанная бабьим платком до глаз девочкалет одиннадцати в длинной сборчатой юбке и короткой ситцевой кофточке с пышнымирукавами.

Закрываясь от солнца локтем и переступая босыми ногами, онагоняла на длинной веревке по кругу двух лошадок, запряженных цугом. Мягкоразбрасывая копытами солому, лошадки катили за собой по толстому слою блестящейпшеницы рубчатый каменный валик. Он твердо и бесшумно подпрыгивал.

За каменным валиком волоклась довольно широкая доска,загнутая спереди, как лыжа.

Петя знал, что в нижнюю поверхность этой доски врезаномножество острых янтарных кремней, особенно чисто выбивающих из колоса зерно.

На этой быстро скользящей доске, с трудом сохраняяравновесие, лихо, как на салазках, стоял парнишка Петиных лет в расстегнутойвылинявшей рубахе и картузе козырьком на ухо.

Крошечная белоголовая девочка, судорожно ухватившись обеимиручонками за штанину брата, сидела у его ног на корточках, как мышка.

По кругу бегал старик, шевеля деревянными вилами пшеницу иподбрасывая ее под ноги лошадям. Старуха подравнивала длинной доской на палкерассыпающийся и теряющий форму круг.

Немного поодаль, у скирды, баба с черными от солнца,жилистыми, как у мужчины, руками с натугой крутила шарманку веялки. В кругломотверстии барабана мелькали красные лопасти.

Ветер выносил из веялки блестящую тучу половы. Она легко ивоздушно, как кисея, оседала на землю, на бурьян, достигала огорода, где надподсохшей ботвой совершенно созревших, желто-красных степных помидоров торчало,раскинув лохмотья, пугало в рваной дворянской фуражке с красным околышем.

Здесь, на этом маленьком гармане, как видно, работала всякрестьянская семья, кроме самого хозяина. Хозяин, конечно, был на войне, вМаньчжурии, и, очень возможно, в это время сидел в гаоляне, а японцы стреляли внего шимозами.