– Всех в любе на раде азмь! – протараторила Ритака так быстро, чтобы сестра не услышала, где она сжульничала. Но Олесю было не провести, особенно на той строчке, которую она ценила больше всего.

– Всех люблю на свете я! – повторила она, разделяя каждое слово. В стихах скрывались тёплые воспоминания, когда жизнь была легче, когда ещё оставалось место для чтения перед светильником и разговорам со старым скитальцем. Старик не только учил её читать и считать, но и многое рассказывал ей о жизни до Обледенения. Теперь даже не верилось, что раньше люди могли жить в домах, высотой до небес, быстро ездили на машинах, летали на кораблях, ходили по океану, и что стояла жара по три месяца – всё это звучало как сказка. Иногда Олеся пересказывала веды скитальца своей младшей сестрёнке. Но для Ритки они казались всего лишь красивыми байками. Ничего из историй скитальца она своими глазами не видела и своими ушами не слышала и не могла укусить.

Корабли давно не летали по небу и не ходили по океанам.

Пока Ритка разглядывала картинки, Олеся незаметно нащупала её куклу. В Мальке и правда лежало что-то увесистое, скорее всего из металла, и… острое. Но лучше прощупать она не смогла, мать вернулась в нору. С покрасневшим от спешки лицом, она схватила куртку и велела Олесе идти за собой.

– А у меня худая куртка, вся в дырах, срамна́! Почто я за Олеськой донашиваю? – закапризничала Ритка. Мать шикнула на неё и накинула куртку на голые плечи Олеси. Они вышли из норы и быстрым шагом прошли по жилой межени к нижним тоннелям, и лишь тут Олеся вспомнила, что забыла завязать горловину мешка. Вот Ритка поживится, пока старшие не вернулись! Но вскоре мысли о еде выскочили у неё из головы. Вместе с матерью они спустились на глубину логова. Олеся заподозрила, что мать ведёт её нарочно к ведунье, чтобы просить не отправлять свою дочь на север. Но, не доходя до ведуньего логова, мать свернула в пустынный тоннель. Свет здесь горел в единственной норе. Когда Олеся зашла внутрь, она увидела трёх старух, трёх старших вест.

В молодости каждая из них подарила роду немало детей и именно к этим старухам прислушивались, когда племени требовался важный совет. Сама Ведунья звала их и расспрашивала, что думают жёны охотников, как с детьми на меженях, как ведут хозяйство чернушки, и, расспросив обо всём, почтительно отпускала. Непонятно, почему мать пришла именно к этим трём старым вестам и, главное, зачем привела к ним Олесю?

Нора была нежилой, костёр разожгли здесь только по случаю. На дощатом полу лежали упругая подушка и шкура. Мать, ничего не объясняя, скорее начала раздевать Олесю.

– На кой энто? – забеспокоилась та, нарочно спросив по-подземному, чтобы и весты услышали, но старухи обсуждали между собой какое-то дело. Олеся заволновалась и вспомнила, что мать иногда говорила о них, как о самых честных и справедливых женщинах в племени.

– На кой?! – ещё громче повторила Олеся и не далась матери, когда та хотела уложить её на подушку. Мать скорее приложила палец к губам.

– Так надо! Пущай поглядят. Ежели ты чиста перед родом, они запомнят о том и, как вернёшься ко мне, подтвердят.

Олеся остолбенела. Она вдруг догадалась, для чего могло понадобится ей зашитое в нательную рубашку лезвие. К ней подступила одна из старух и показала в морщинистой руке оберег с руной в виде столбца, к острию руны была примкнута половина стрелы – метка Лели для тех, кто поклялся перед родом сохранить целомудрие до замужества. Тронуть отмеченных Лелей вест для любого охотника считалось поступком против Уклада. Мать хотела сберечь Олесю, ведь она отправлялась в дозор вместе с врагами их семьи. Пока Олеся ложилась на шкуру, она вспомнила ещё кое-что: избранница Лели могла убить любого охотника, который покусится на её честь и оправдаться тем перед родом. И этот подарок мог оказаться ценнее любой защиты.

*************

На Яра налетел ветер, взбил ему тёмные волосы и захватил дыхание холодным порывом. Возле входа в навье логово стоял холм. Яр поднялся на его голую вершину за руку с матерью, вместе с отчимом и приёмной сестрой.

Ранняя промозглая весна – ночью ещё стояли морозы и солнце с утра еле грело. Ветер обдавал дождём с мелкими ледяными крупинками.

– Иди сюда, стой, не вертись и смотри…

Мать сжала плечи десятизимнего Яра под серебряной шкурой и направила его взгляд на купола, на белые стены из камня и башни. Она молча смотрела на большую светлую крепость в заснеженном поле. Наконец её рука с тихим стуком обережных браслетов приподнялась и указала на Монастырь.

– Это черта…

– Там живут люди, – дополнил её слова Сивер. Яр бросил на отчима нелюбящий взгляд. Он презирал черноволосого охотника, но мать вернула его внимание. Одной рукой она держала его за плечо, другой мягко водила по воздуху, будто играла с Монастырём и лишь в шутку прикасалась к воротам, стенам и куполам.

– Мы не охотимся на крестианцев, ибо между нами договор на крови: Навь, черта и община. Но сегодня твой день, Яр, и я расскажу тебе больше.

Яр осторожно коснулся языком острых клыков. Сегодня и правда, особенный день: день сошествия к нему Волчьего Духа. Зимний Дух напитал его худощавое тело невиданной силой, зажёг взгляд огнём, изнурил тошнотой с кровью и болью в желудке. Во время единения с Духом, Яр бился в норе и кричал от переполняющей его сердце дикости. Сивер крепко прижал его к полу, правильный заговор матери успокоил пленённого внутри Зверя. И сейчас, на холме, Яр внимательно слушал её, свою ведунью.

– Там живут крестианцы –