В общем, жили Дмитрий Сергеич с Верой Павловной четыре года. И даже отношения между странными этими супругами на некоторое время приобрели характер нормального – то есть такого, какое бывает у обычных, а не у «новых» людей – супружества. Мастерская Веры Павловны давала твёрдый доход, да и Дмитрий Сергеич, наконец, нашёл себе работу – поступил на службу в контору к одному фабриканту. Так что, нужды в средствах, как попервóй, супруги не испытывали. А потом приснился Вере Павловне новый мистический сон, из которого она поняла, что вспыхнувшая, было, в ней любовь к мужу – не настоящая любовь, а лишь благодарность за «вызволение из подвала», и что любит-то она по-настоящему не его, а его друга Александра Матвеича Рамзанова…

Сей Александр Матвеич был, как читатели уже наверное догадались, тоже из «новых людей». Мещанин – сын писца уездного суда, в отличие от друга, он таки закончил медицинскую академию и стал сначала врачом в гошпитале, а потом и профессором в академии. Как и друг, Александр Матвеич был чужд безнравственной и реакционной похоти к девицам, а ту, что имел, сопрягал с высоким нравственным чувством. Так, к примеру, ещё будучи студентом, встретив однажды чахоточную проститутку и алкоголичку, он уплатил её долги хозяйке публичного дома, в котором оная служительница Афродиты непосильно трудилась, вылечил её от чахотки и отучил от пьянства, и только после стал с ней сожительствовать. Разумеется, «свободно», не обременяя бывшую гетеру реакционными узами брака и какими-либо обязательствами. Они прожили вместе два года, прежде чем расстались. К слову, барышня та потом трудоустроилась в мастерскую к Вере Павловне, но речь не о ней… Был Александр Матвеич не просто другом Дмитрия Сергеича, а другом семьи, и был влюблён в Веру Павловну. И потому, как только узревшая мистический сон симпатия его объяснилась с мужем, охотно занял его место.

И вот чтобы не мешать счастью образовавшейся новой пары из числа «женихов и сестёр» мистической многоликой сущности, то есть, из числа «новых людей», оказавшийся третьим и, следовательно, лишним (те «новые люди» были, всё-таки, консервативнее других «новых», что придут позже, для которых жительство втроём уже не будет предосудительным), Дмитрий Сергеич Борщевиков согласился на отчаянный шаг…

Тремя часами позже, в тёмном переулке недалеко от Пантелеимоновской церкви…

– Друг мой! – приветствовал Борщевикова неожиданно появившийся из темноты человек. – Я рад, что ты пришёл.

Они сблизились.

– Ну, как там, в гостинице? – тихо спросил человек, пожимая руку нашему герою.

– Я сделал всё, как ты сказал, – ответил Дмитрий Сергеич и тотчас, не разнимая рукопожатия, полез свободной рукой в потайной карман за конвертом.

– Помни о конспирации, друг мой! – перейдя на шёпот, предостерёг его визави и, ухватив левою рукою за лацкан сюртука, прикрывая таким образом уже появившийся конверт от возможных посторонних взглядов, шагнул назад в тень, увлекая за собой Дмитрия Сергеича. – Помни о конспирации, – повторил человек сквозь зубы ещё раз, когда их лица сблизились.

Затем человек быстро забрал конверт у Борщевикова и тотчас сунул ему в ладонь другой:

– Здесь инструкции и пáспорты. Австрийский, французский и Северо-Американских штатов… В последних для тебя будет особое поручение: для пользы нашего общего дела нужно будет установить связи с американскими аболиционистами… Об этом – в конверте… Вот пистолет. – В только что освободившуюся от рукопожатия ладонь Дмитрия Сергеича ткнулась тёплая стальная рукоять оружия. – В половине третьего, на углу у Таврического сада тебя будет ждать извозчик Пантелей. С ним поедешь, и пистолет отдашь ему. Пароль: …

Они говорили недолго и негромко, не называя друг друга по именам. Ведь разговор могли случайно услышать, или даже специально подслушать, а уж имена – особенно имя не представленного читателям человека – непременно заинтересовали бы господ из Третьего отделения, окажись поблизости филёр.

Но удовлетворим интерес читателей, и представим им этого загадочного человека.

Человек, с которым встретился наш герой, был Махмутов – один из признанных вожаков «новых людей». Несмотря на свой возраст, – а было ему тогда только двадцать два года, в то время как нашему герою шёл уже двадцать шестой, – был он личностью в некотором смысле легендарной. Махмутов всего себя без остатка посвятил тому, что среди «новых людей» принято было остроумно называть «общим делом», каковое по-латински звучит как: «res publica». То есть, проще говоря, занимался революционной антимонархической деятельностью. По происхождению этот молодой господин был дворянином и помещиком, однако это не мешало ему иметь сношения с людьми самых разных классов, как модно было теперь именовать различные сословия. В ходе вышеозначенной деятельности, Махмутов не гнушался контактов ни с простым мужиком, ни с рабочим, ни с уголовником, ни с иностранным шпионом. Это был хорошо образованный и физически сильный молодой человек, искусный в интригах и конспирации – профессиональный революционер. Делами, вроде того, о котором было рассказано выше, он обычно не интересовался, за исключением редких случаев, когда дело можно было использовать на благо «общего дела».

Здесь история оказалась именно исключительная. С одной стороны Борщевиков с Рамзановым – два небесполезных проверенных кадра, коих грех не использовать в деле. С другой Вера Павловна – особа ветреная, взбалмошная, мистически настроенная и вместе с тем ценнейший кадр, поскольку штат её мастерской – этой кузницы «новых людей» – на тот момент насчитывал уже более полусотни душ. Не развалит ли она к чёрту успешное предприятие, к коему и он, Махмутов, неявно приложил руку? Нельзя было бросать такое дело на самотёк. Вот Махмутов и не стал, решив устроить личное счастье Веры Павловны с профессором Рамзановым, а романтического рогоносца Борщевикова отправить подальше в Америку, бороться за права тамошних негров…

Чтобы всё устроить, Махмутов написал для Борщевикова три записки, которые тот и переписал своею рукою: две для Веры Павловны, чтобы та не винила себя в смерти мужа и, став вдовою, смогла беспрепятственно выйти за Рамзанова (первая записка), и чтобы слушалась его, Махмутова, указаний, поскольку лично с ним до того знакома не была (вторая записка); содержание же третей записки читателям уже известно. Эта третья записка, вместе с регистрацией по паспорту в гостинице, и знакомой многим фуражкой, которую найдут на месте инсценированного самоубийства, послужит убедительным свидетельством факта смерти Дмитрия Сергеича Борщевикова. А что до тела «самоубийцы», так река-с… Не всякого самоубийцу в реке находят.

Час ночи, Литейный мост

С Махмутовым они расстались без четверти двенадцать. С того времени герой наш бродил один по улицам спящей столицы и размышлял о грядущем предприятии. Несколько