Я опустил ладонь на грудь девчонке и сжал. Она хрипло застонала, завозилась, но терпеть уже не было сил, и я скользнул носом вдоль ее позвоночника, оглаживая бедра, присваивая… Мысль о том, что вся она — моя, выдрала из груди довольное рычание, и девочка дрогнула, вскинулась, пытаясь отползти, вывернуться, но чхать я хотел. Рывком вернул на место и запустил язык между ее ягодиц. Ее ощутимо тряхнуло в моих руках, но мне было мало, и я запустил в нее пальцы. Смотреть, как она дергается, как впивается тонкими пальцами в помятую простынь и крутит попкой, было невыносимо. Я дернул ее к себе, намереваясь рванутся внутрь без прелюдий, но что-то остановило, потащило к ней, и вот я уже склонился к ее шее, собрал волосы в кулак и коснулся губами чувствительной кожи, намереваясь… успокоить?

Заполнять ее медленно оказалось крышесносно. Она сжималась, становясь невыносимо тесной, и терпение, казалось, рвало жилы и выворачивало от напряжения, но я не сдавался… Теперь это было важным, потому что где-то на задворках сознания уже трепыхалось что-то чуждое — чужие эмоции. Они уже били током собственные нервы, не позволяя делать то, что хотелось.

Когда я втиснулся полностью, она застонала.

— Тш, — сорвалось с губ, а в груди рванулся фейерверк восторга от ее всхлипа. Не могла сопротивляться, отвечала, хоть и пыталась вырваться, и это срывало последние предохранители. Когда я позволил себе все, даже не заметил. Пришел в себя мокрый и опустошенный сверху на ней, дрожащей и такой же выжатой досуха. Ее спина, тонкая и светлая, как проблеск солнечного луча в этом вечном мраке, была исполосована когтями. Это отрезвило и бросило в жгучее чувство вины. Повинуясь инстинкту, я нагнулся и лизнул набухшую бисеринами крови царапину, на что девчонка неожиданно резво дернулась из моих рук, подскочила и дала деру с кровати. Но уже у дверей ее ждал сюрприз — электронный замок.

— Мы — в тюрьме, — поднялся я и сел, глядя, как она дергает ручку и барабанит в механизм, отвечавший ей красным индикатором.

Наконец она обняла себя за плечи, пытаясь спрятаться, закрыться, а у меня в груди набух липкий комок злости. Только не понятно, на кого.

— Что… — прохрипела она, закашлялась, пытаясь что-то сказать. Я поднялся и прошел в ванную. Когда вернулся со стаканом воды, девчонка уже сидела на кровати в простыне. Новый вид мне не понравился, но я не стал выпускать клыки по этому поводу. Она и так была на грани.

— Пей, — протянул ей стакан.

Жадно его опустошив, она облизнула губы.

Я осторожно опустился рядом, невыносимо желая схватить и прижать к себе, заставить себя хотеть. Идиотизм инстинкта вырвал из груди хриплый смешок.

— Что смешного? — зыркнула она на меня зло, ежась.

— Мне не смешно, — качнул головой. — Как ты себя чувствуешь?

— Обычно я об этом спрашиваю, — усмехнулась она. — Зачем ты…

— У меня не было выбора. Так бывает. Ты — моя пара. Мы — в замкнутом пространстве. — Я врал. Или нет?

— Это теперь, — огляделась она, дрожа.

— А к кораблю ты уже привыкла?

Неожиданно говорить с ней стало важным. Мне нужно было ее «да». Я не хотел больше брать силой, так не может продолжаться постоянно.

— Потеря крови лишает контроля, — оправдывал себя. — Я не мог сопротивляться тогда. А потом стало поздно. Ты могла умереть.

Она тяжело дышала, облизывая губы и глядя мне в глаза.

— Что тебе нужно? — вдруг спросила абсолютно ровным голосом.

— Свобода.

— Это невозможно, — подняла она голову, глядя в потолок, но продолжая сжиматься в комок.

— С чего ты взяла? — прищурился я. Теперь она казалась маленькой и глупой, нуждающейся в заботе и тепле. Но в тепло она не собиралась, а я боялся сделать резкое движение.

— До сих пор что-то не освободился, — вернула на меня свой прямой пронизывающий взгляд.

— Сначала силы были неравны, потом отпало желание. Когда тебя фаршируют наркотой, наверное, тяжело оставаться собой. — Меньше всего хотелось вызывать к себе жалость, но взгляд ее смягчился. — Теперь у меня есть и силы и желание.

— Я думаю, нас не выпустят живыми, — плечи ее расслабились. Она откинулась на стенку, у которой стояла кровать, и подтянула к себе ноги. — Вас продадут. Меня… скинут в море.

— Как тебя занесло сюда? — Хотелось слушать ее. Чтобы говорила, дышала ровней, расслаблялась еще и еще. Чтобы стало можно дотянуться и погладить…

— Посулили практику, — передернула она плечами, будто сбрасывая мои пальцы. — У меня нет диплома, никто не возьмет в здравом уме. Выбраковка… — и она почему то опустила взгляд на свои руки, сжимающие простынь вокруг ног. Те еле заметно подрагивали.

Мы посидели в тишине, необъяснимо объединяющей.

— Мне нужно зализать царапины.

Она вскинула на меня прежний испуганный взгляд:

— Что?

— Если не зализать, останутся шрамы. А тебе еще жить и жить…

Я сказал это просто так, как само собой разумеющееся, но девчонка на меня так посмотрела, что я сразу понял — дал обещание. Ничего из сказанного друг другу не проходит бесследно, слова будто выжигаются на коже договором, который не нарушить. И подписались мы под ним оба кровью…

— Ты будешь жить. Обещаю.

— Что взамен? — перешла она к обязанностям сторон.

— Ты нужна мне.

— Надолго?

Я бы хотел обещать, что нет. Мне и самому было все это ни к чему. Так какая разница, кому еще на этом корабле я собрался врать ради свободы. Одной больше, одной меньше.

— Будем свободны — разойдемся, — и глазом не моргнул.

— А мы точно сможем? — Эти торги ее здорово отвлекали, даже щеки порозовели.

— Говоришь так, будто роль шлюхи для тебя привычная, — оскалился я.

— Да пошел ты! — зашипела она и взвилась, только намерение остаться в простыни ее подвело. Достаточно было поймать край ткани, в которую она замоталась, и добыча уже лежала у меня между ног, соблазнительно барахталась и шипела.

— Спокойно, — сел сверху, но куда там! Заерзала пуще прежнего, стимулируя лишь одно желание — трахнуть. Я рывком собрал волосы у нее на затылке и осторожно потянул на себя. Девчонка замерла, как кролик, гневно раздувая ноздри и шумно сопя. — Что же ты перестала договариваться? Начинала неплохо.

— Потому что с придурками не договориться! — прошипела она.

— Вот как? — усмехнулся. — А что же ты капитана вчера звала? — Я наклонился к шее и нагло лизнул, прикусывая в конце. Мысль, что она решила обаять капитана ради спасения, засела болючей занозой где-то глубоко.

— Не твое дело, — выдавила она, дрожа.

— Теперь — только мое. Вся ты — моя, — дразнил ее дыханием, точно зная — не может сопротивляться. Уже вся влажная и зовущая. Но трогать ее сейчас — разрушить попытку ее шага навстречу. — Не давай повода для ревности, буду убивать всех, кто решит устроить мне конкуренцию. Я — зверь, помнишь?