Митчел впервые открыто улыбнулся.

– А почему вы так считали? – допытывался он, словно забыв оприсутствии Кэролайн.

– Теперь... теперь все кажется ужасно глупым, но один из егопредков подписал Декларацию независимости, а другой был генералом во времяГражданской войны, и его семейка слишком много из себя строила... ну знаете,прямо так и пыжились от гордости и вечно хвастались своими заслугами.

– Возмутительное поведение, – с деланной серьезностьюсогласился он.

Оливия, в полном восторге от этой перепалки, решилась набольшее:

– Вот именно. Можно подумать, они явились в Америку на«Мэйфлауэре»!

Корабль, на котором прибыли в Америку первые поселенцы.

– Уверен, что они пытались, – пошутил Митчел, – но корабльбыл слишком маленьким, и им, скорее всего не удалось достать билеты.

– Что же, вероятно, потому, – призналась Оливия,наклонившись поближе, – что на борту уже были мы!

Митчел рассмеялся, и Оливия, окончательно потеряв голову,выпалила свои затаенные мысли:

– Мужчины в роду Уайаттов, все до одного, красавцы, но в моевремя мы назвали бы вас хрустальной мечтой, молодой человек.

Лицо Митчела окаменело в тот момент, когда она обмолвилась оего принадлежности к роду Уайаттов, но Оливия так отчаянно хотела набратьпотерянные очки, что указала на единственную черту, которой не обладали егопредки:

– Правда, у них карие глаза, зато у тебя – синие.

– Непонятно, как это произошло, – скучающе протянул он.

– Твоя ма...

Оливия было осеклась, но тут же передумала и решила, что онимеет право знать. Может, даже хочет знать.

– Я помню, что у твоей матери были прелестные синие глаза. Никогдане видела такого оттенка, как у нее, ни до, ни после.

Она ожидала расспросов, но вместо этого он сложил руки нагруди и с ледяным нетерпением уставился на нее. Похоже, ему действительно всеравно! Оливия поспешно отвела глаза и показала на маленький портрет, висевшийкак раз под изображением Джорджа Хиберта.

– Что ты думаешь о нем? – спросила она, стараясь привлечьвнимание внучатого племянника к солидному джентльмену в крахмальной рубашке игалстуке в розовую, голубую и желтую полоску.

– Думаю, что у него омерзительно дурной вкус, по крайнеймере в отношении галстуков, – резко ответил Митчел и отвернулся.

Оливия повернулась к Кэролайн, которая медленно покачалаголовой, словно подтверждая очевидное: тетка сделала одну ошибку упомянув оматери, и вторую – пытаясь заставить Митчела признать родство с оригиналамипортретов.

Поэтому Оливия молча наблюдала, как он переходит от одногопортрета к другому высокий, широкоплечий мужчина, как две капли воды похожий насвоих предков. Гордость заставляла Митчела отрицать и сходство, и наследие, ноОливия молча дивилась бесплодности его усилий. Его предки, все до одного, былитакими же высокими, с такой же гордой осанкой» острым умом... и изменчивымтемпераментом. В точности как у него.

Она вспомнила о язвительном замечании в адрес своего свекра,действительно имевшего несчастье выбирать на редкость безвкусные галстуки,посмотрела на профиль Митчела и слегка повеселела. От носков сверкающих черныхитальянских мокасин до сшитого на заказ костюма цвета маренго, белоснежнойсорочки и безупречной укладки густых темных волос Митчел, как все мужчиныУайаттов, был прекрасно ухоженным воплощением хорошего, но консервативноговкуса.

Однако она успела обнаружить три особенности, несомненно,отличавшие его от предков: сдержанное чувство юмора, вкрадчивое светскоеобаяние и неотразимая улыбка. Сочетание было поистине смертоносным, то естьубийственным, до того, что даже у старухи вроде нее немного закружилась голова.Мужчины в семье Уайаттов были властными и энергичными, но обычно почти необладали чувством юмора, не говоря уже о каком-то обаянии. Если их стиль –Хамфри Богарт, то Митчел был Кэри Грантом, с квадратной челюстью и ледянымисиними глазами.

– Это не займет много времени, – резко бросил Сесил,врываясь в кабинет.

Оливия едва заметно поморщилась, наблюдая, как брат идет кписьменному столу. До чего же неприятно, что, хотя брат на два года старше,артрит не согнул его позвоночника.

– Садитесь, – велел он.

Митчел подошел к Оливии и выдвинул для нее кресло, а самшагнул к углу стола, сунул руки в карманы и поднял брови.

– Я сказал, садись! – рявкнул Сесил.

Легкая саркастическая усмешка тронула губы Митчела.Оглядевшись, он остался на месте.

– Кого ты ищешь? – спросил Сесил.

– Вашу собаку.

Оливия внутренне сжалась, а Кэролайн затаила дыхание. Сесилдолго, пристально смотрел на него с неприязнью и, кажется, с уважением.

– Как пожелаешь, – процедил он, переводя взгляд на Оливию иКэролайн. – Я хотел, чтобы вы двое тоже присутствовали, поскольку чувствовалсебя обязанным перед Митчелом сказать это при всех и потому что, как рассудиласудьба, мы единственные взрослые, оставшиеся в этой семье.

Взгляд его снова остановился на Митчеле.

– Много лет назад гордость и гнев подтолкнули меня на величайшуюнесправедливость, и я намереваюсь признать это сейчас, перед твоей теткой иневесткой. Мой гнев не имел ничего общего с тобой и был направлен на твоегоотца и женщину, ставшую твоей матерью. Мой сын Эдвард был настоящим бабником, иэто меня бесило. Когда его молодая жена умирала от рака, он ухитрился сделатьребенка другой женщине, твоей матери, и за это я так и не смог его простить.Как и не мог простить твоей матери полное отсутствие моральных принципов. Онасвязалась с моим распутным сыном, хорошо зная, в каком состоянии находится егожена, но при этом забыла об элементарной порядочности. Она так и не поняла, какоскорбляет его первую жену, настаивая, чтобы он женился на ней всего черезполгода после ее смерти. Мало того, позволила себе забеременеть и родитьребенка только с той целью, чтобы подцепить выгодного мужа и войти в нашусемью.

Сесил замолчал. Оливия встревоженно изучала лицо Митчела,гадая, что он думает, услышав уродливую правду о родителях. Но вид у него былпо-прежнему отсутствующий, словно ему рассказывали не слишком приятную историюо не слишком хороших знакомых. Не заметь Оливия слегка сведенных бровей,посчитала бы, что ему попросту скучно.

Безразличный к столь тонким нюансам, Сесил продолжал: