проехать из одной деревни в другую на повозке. Многие крестьяне имеют выездные тарантасы, на которых щеголяют по воск­ресным дням на церковном пригорке. [...]

27 числа я заночевал на постоялом дворе. Начав за­писывать песни, которые мне пели возницы и деревенские девушки, я работал, не глядя на часы, пока не стемнело. Когда сгустились сумерки, исполнители мои собрались уходить, и я перестал записывать, отметив, что стрелки часов перевалили за одиннадцать. В это время года здесь ночи совсем светлые.

На следующий день я пришел в Юва. После пройден­ных мною Хирвенсалми и Миккели с их открытыми взору холмами и выжженными под пашню равнинами я испы­тал на себе благотворное влияние не только прекрасных лиственных лесов, сменяемых кое-где величественными хвойными борами, но и оценил гостеприимство здешнего народа, о котором и упоминаю с благодарностью. По­скольку я знал, что студент Готтлунд[9] уже собирал здесь руны, то не стал о них даже спрашивать. Для собствен­ного развлечения я занялся сбором растений и выяснени­ем их названий. Я считаю, что изучение финских наиме­нований растений и других объектов природы способство­вало бы выяснению вопроса о древней родине финнов. Из­вестно, что в разных местностях и названия эти различ­ны, но есть немало названий растений, птиц, рыб, живот­ных, а также минералов, общих для всей Финляндии. По­этому можно предположить, что финны знали их еще до переселения сюда, тогда как большинство объектов, имею­щих совершенно разные местные наименования, по-видимому, стали известны им после переселения в эти края. Исходя из этого, можно было бы определить место обита­ния подобных животных и объектов природы и считать его местом древнего поселения финнов. [...]

В пятницу 30 мая я пришел в дом священника в Рантасалми. Здесь я встретил своего старого знакомого Сильяндера — помощника пробста Клеве.

В воскресенье я видел людей в выходной одежде. Я уже раньше был наслышан, что жители Рантасалми — самые культурные в провинции Саво, поэтому мне хоте­лось увидеть их в праздничной одежде, обычно надеваемой в церковь. Мужчины были одеты в длинные серые сермяж­ные кафтаны, некоторые были в коротких пиджаках. У жен­щин в одеянии тоже не было никаких особых украшений.

И все же кофты их были скроены по моде, с более корот­кими, чем я наблюдал в других местах, полами.

Внимание мое привлекла похоронная процессия. Все, несшие гроб, были одеты в белое: на них были длинные белые кафтаны из сермяги, перехваченные в талии пояса­ми. Должен признаться, эти похороны показались мне бо­лее впечатляющими, чем те, что мне доводилось наблю­дать в Хяме и Уусимаа, на которых все, несшие гроб, бы­ли одеты в черное. После полудня в доме священника об­венчали свадебную чету. Жених был в длинном сером каф­тане с поясом, а невеста в очень простом наряде: в юбке в красную и белую полоску, в обыкновенной саржевой коф­те и переднике. На голове ее не было никаких украшений, кроме сложенного вдвое красного платка, обхватывающе­го голову и завязанного спереди бантом. Видимо, он под­держивал волосы, заплетенные в косу и уложенные в пу­чок. [...]

Хотя на мне крестьянская одежда и я выдаю себя за крестьянина, идущего якобы в Карелию повидать родствен­ников, многие не верят этому. И все же мне больше чем кому бы то ни было следовало походить на крестьянина, ведь я крестьянин по происхождению и прожил среди них большую часть своей жизни.

На следующий день рано утром я продолжил свой путь. Весьма приятное впечатление произвела на меня ста­рая, сплошь заросшая травой дорога, по обе стороны ко­торой тянулся лиственный лес. Еще вчера я шел по ней, охваченный такой радостью, что едва не позабыл о ночле­ге. А сегодня утром дух захватывало от звонких птичьих трелей в ближайшем лесу, от сотен мелодичных звуков, которые заставляли меня часто останавливаться и прислу­шиваться.

Пятилетний мальчуган обратился ко мне в Рантасалми: «У вас дома так же хорошо, как у нас?» «А что, по-твоему, у вас такого хорошего?» — спросил я. Он ответил: «Да ведь у нас совсем рядом красивые леса, там живут маленькие птички, они поют, там много цветов и ягод и всего-всего». Позднее я не раз вспоминал слова этого мальчика о красоте леса и каждый раз думал: как же он был прав!

К полудню я пришел в деревню, где один мужчина, уви­дев у меня флейту, висевшую в петлице, спросил: «Что это?» Услышав, что это музыкальный инструмент, он по­просил, чтобы я сыграл на нем. Флейтист я слабый, но стоило мне заиграть, как вокруг собралась толпа ребяти­шек, подошли девушки и люди постарше. Это не удивля­ло меня, уже и раньше я наблюдал, какое действие ока­зывает моя флейта на простых людей. Особенно им нра­вятся напевы финских народных песен. Часто, едва ли не каждый день, бываю я в окружении многочисленных слу­шателей и почитателей. Не скрою, это забавляет меня и немало тешит мое самолюбие. В подобной ситуации я всегда воображаю себя вторым Орфеем или новоявлен­ным Вяйнямёйненом. Скопление деревенского люда весьма удобно для меня и в другом отношении. Мне легче разу­знать в людской толпе, кто из односельчан знает песни и руны. Вот и на этот раз мне указали на девушку с очень хорошей памятью, знавшую много карельских песен, испол­няемых обычно женщинами, и несколько старинных рун, которые я стал записывать. Но вскоре мать напомнила дочери, что ей надо вместе с другими идти на подсеку, — наступила пора жечь лес, вырубленный под пашню.

Поскольку я намерен опубликовать эти стихи и целый ряд других песен отдельно, то не буду приводить их здесь полностью. Но кое-кто из читателей, вероятно, пожелает ознакомиться с ними, поэтому приведу два отрывка из ру­ны «Гордая девушка».

Эта девушка не станет на санях сидеть батрацких, у поденщика под мышкой. Этой девушке однажды, этой курочке красивой, принесут кольцо из Турку, привезут из Риги крестик. Этой девушке однажды, этой курочке красивой, подведут коня за тыщу, поднесут седло за сотню. Этой девушке однажды, этой курочке красивой, под дугой узорной ездить, в расписных санях кататься. В честь красавицы однажды, этой курочке во славу, чару поднесут большую.

Каасо отопьет из кружки, из ковша пригубит племя.

Кто же знал, что очень скоро ей, прославленной невесте, тропку мерять до колодца! Кто же знал про то, кто ведал, что уж сей год в это время расплетать придется косу, заплетать ее в печали.

Побывав во многих домах и записав несколько стихов от двух крестьянских девочек, пасших у дороги овец, я от­правился на постоялый двор в Юля-Куона, где и заноче­вал. [...]

На