Все это у нас уже давно произошло, но я не заметила этого вовремя в силу своей повышенной занятости. Я плела десяток любовных интриг вместе со своей ближайшей подругой, тратила массу энергии на эпиграммы, адресуя их всем мало-мальски знакомым мне людям, обожала ездить на мотоциклах, беря их напрокат у своих воздыхателей, а по вечерам строила глазки молодому сторожу, чтобы попасть со своей командой в школьный бассейн или в спортивный зал.

Школа тоже отнимала у меня массу времени. Я училась в классе с углубленным изучением физики и математики и собиралась поступать в Ленинградский политехнический институт. Но все мои увлечения при этом сводились к литературе. Я бы, наверно, все-таки выбрала филфак, если бы учительница по литературе не вызывала у меня такого отвращения. А математику я не очень любила, зато очень любила математичку.

Математичка у нас была самая сильная в школе и, похоже, в городе. У нее, правда, имелся малюсенький недостаточек — нет в жизни совершенства. Выражался он в том, что она страшно орала на всех уроках. Ну совсем не переносила эта женщина нас, остолопов. Не переваривала. Орала сразу же, как только кто-нибудь делал ошибку или никак не мог усвоить какую-нибудь, на ее взгляд, ерунду. В девятом классе мы ее жутко боялись. А в десятом — привыкли и даже полюбили. Можно ведь говорить ласково злые слова, а она кричала по-доброму.

Застукав однажды меня на уроке математики за посторонним занятием, она полезла было в карман, но вспомнила, что пистолета у нее, к сожалению, нет. А он бы ей в этот момент ох как пригодился! Постороннее же занятие, со страшным криком вырванное из моих рук, оказалось листочком с очередной — тысяча первой — эпиграммой, и учительница, прочитав его, наконец догадалась, кто наводняет школу этими штучками. Убивать меня она передумала, а потребовала тут же, на уроке, поклясться, что я напишу для нашего класса сценарий агитбригады, и только в этом случае она не вызовет в школу моих родителей, чтобы поведать, чем я здесь поминутно занимаюсь.

Это попахивало шантажом, но выбора не было. Поэтому, умирая от смеха, я состряпала свой первый сценарий. Мои скучные одноклассники расцвели и превратились неожиданно в великих актеров — все до одного, особенно троечники. И в результате наша агитка потрясла школу. Мы ее показывали раз десять, и каждый раз зал стонал от хохота и ревел от восторга. Математичка преобразилась. Похоже, она тоже промахнулась с точными науками, ей бы надо было поступать на режиссерский. Она стала душой нашего маленького театра, хохотала на репетициях громче всех, подпевала и любила нас на сцене гораздо больше, чем на своих уроках. Ко всему прочему она оказалась женщиной азартной и ненасытной, поработила меня и заставила писать сценарии по любому случаю: конец четверти, День молодежи, мужской день, Женский день и так далее.

Литераторша, которую мы все тихо ненавидели — очевидно, взаимно, — на наши выступления никогда не приходила. Однако по школе ходили легенды и о самих выступлениях, и об их авторе. Поэтому пристальное внимание и повышенная нелюбовь (хотя, казалось бы, куда уж дальше?) с ее стороны мне были обеспечены. Но я сама тоже не подарок, совсем не подарок, и даже когда мне было семнадцать, противостояние со мной вряд ли могло показаться кому-то легким и приятным занятием. На уроках я сидела и смотрела ей в глаза все сорок пять минут. Другие опускали взгляд, когда она роняла по ходу дела отвратительные реплики, я — нет. Получалось, что меня ничем не возьмешь. Но она тоже не собиралась отступать. Задавали стихи. Я читала что-то Гумилева, в то время запрещенного, класс сидел затаив дыхание, а литераторша в конце подводила итог: «Да, дикция у тебя неплохая». Но я на нее даже не обижалась. Я вообще уверена, что в жизни, чтобы совсем не соскучиться, должны быть и злодеи, и пакостники, иначе кого же, в конце концов, мы будем побеждать? В конце десятого класса она заставила меня написать десять сочинений в течение десяти дней на все экзаменационные темы, чтобы решить, ставить мне пять или четыре. Оценка никак не влияла на мой общий балл, но я пошла на принцип, ведь эта женщина пыталась доказать мне мою литературную несостоятельность! (Мне — будущей студентке технического вуза!) Несмотря на нехватку времени, я просиживала в центральной библиотеке все вечера, с огромным удовольствием перечитывая исследования о жизни Лермонтова, Пушкина и прочих программных столпов. То есть благодаря нашей вражде я становилась образованным человеком! На следующий день я читала вслух перед классом десять страниц текста, состряпанного за ночь, напоминавшие скорее эссе литературоведа, чем школьное сочинение. Через десять дней она все-таки влепила мне четверку. Но я одержала победу куда более значимую — почувствовала вкус к писанию и заработала уважение одноклассников.

Однако я, безусловно, должна благодарить обеих этих женщин, которые вынудили меня пройти настоящую, удивительную школу творчества. Именно их имена я и назвала, когда в издательстве мне задали вопрос: «А кто вас научил писать?» Нет худа без добра.

Теперь вы можете себе представить, в круговороте каких событий я жила в десятом классе, поэтому полное обеднение нашей семьи прошло мною не замеченным. Однажды у нас намечалась грандиозная дискотека, и вдруг выяснилось, что мои босоножки порвались и мне абсолютно нечего надеть. Я посмотрела на мать — ее извиняющийся взгляд блеснул слезой. Тут только я поняла, какая же я все-таки скотина. Ту энергию, которую я распыляла, как из брандспойта во все стороны, стоило бы направить на то, чтобы помочь своим родным. На праздник я не пошла и три дня после этого сидела дома, судорожно пытаясь придумать, где и как достать денег.

Я решила стать репетитором. Например, по физике, где у меня выходила чистая пятерка, даже без намека на минус. Я написала объявления относительно уроков и, ни слова не говоря родителям, расклеила их в районе школы. И это сыграло в моей жизни удивительную роль.

Однажды в воскресное утро, когда папе нездоровилось больше обычного, к нам в гости заявилась соседка — Альбина Пиратовна. Конечно, это не совсем то отчество, которым ее наградили родители, но воспроизвести подлинное с помощью русского языка было невозможно: сначала шел какой-то сложносоставной всхлип, а потом окончание — ратовна. Но все жильцы дома, не договариваясь, звали ее просто Пиратовной. Возле нашего четырехэтажного дома она развела небольшой садик и завывала, как сирена, если кто-нибудь из детей, не дай Бог, покушался на ее недозрелые вишни. Ко всему прочему Пиратовна обожала сплетничать и знала все про каждого. Когда речь заходила о ком-нибудь из соседей, она многозначительно ухмылялась и качала головой, мол, знаем мы такого.

И вот Пиратовна явилась к нам занять муки. Это было на нее не похоже — переться на четвертый этаж в соседний подъезд, вместо того чтобы зайти в любую другую квартиру пониже. Мама засуетилась, пригласила ее на кухню, насыпала муки и собралась было распрощаться, но та завела беспредметный разговор за жизнь. Мама нервно кивала, думая только о том, как бы скорее спровадить незваную гостью, потому что папа в соседней комнате ворочался с боку на бок — у него что-то болело, и ему требовалось все мамино внимание. Однако Пиратовна уходить не собиралась. Повисла пауза, и мама, чтобы не прослыть с легкой руки Пиратовны невежливой, предложила ей чаю. Пиратовна обрадовалась и села. Я все это время стояла на кухне, наблюдая за невиданными делами, — сама Пиратовна пожаловала, это неспроста. Мама схватила чайник, и тут Пиратовна сказала ей ласково: