Хотя Кеймену едва ли было больше сорока, ходил он, какчеловек, куда более пожилой, и тяжело дышал, даже когда сидел, глядя на мирповерх огромной груши живота сквозь толстые стёкла очков в роговой оправе.Кеймен был очень высоким и очень-очень чёрным, а черты его лица, в силу ихневероятных размеров, казались нереальными. Эти гигантские выпученные глазныеяблоки, этот нос, напоминавший корабельный таран, эти вывороченные губызавораживали. Ксандер Кеймен выглядел, как второсортный божок в костюме из«Дома мужской одежды». И, судя по внешнему виду, умереть ему предстояло отобширного инфаркта или инсульта, и встреча с одним из них ждала его допятидесятилетия.

Кеймен отказался от предложения чего-нибудь выпить, сказал,что долго не задержится, и тут же поставил портфель на диван, противоречасобственным словам, сел рядом с подлокотником (диван прогнулся на пятьфатомов[15] и продолжал прогибаться — я даже испугался за пружины), посмотрелна меня и шумно вдохнул.

— Что привело вас сюда? — спросил я его.

— Кэти говорит мне, что вы планируете наложить на себя руки,— ответил он. Тем же тоном он мог бы сказать: «Кэти говорит мне, что выпланируете пикник на лужайке и собираетесь предложить гостям глазированныепончики». — В этом есть доля правды?

Я открыл рот, закрыл. Однажды, когда мне было десять, и ярос в О-Клер, я взял комикс с вращающейся стойки в аптечном магазине, сунул вджинсы и накрыл сверху футболкой. Затем неспешным шагом направился к выходу,чувствуя себя очень умным, и тут продавщица схватила меня за руку. Вздёрнуламне футболку, выставив напоказ моё украденное сокровище. «И как он сюда попал?»— спросила она. За последующие сорок лет не случалось, чтобы я не мог найтись сответом на столь простой вопрос.

Наконец (прошло слишком уж много времени, чтобы мой ответвосприняли серьёзно) я промямлил:

— Это нелепо. Я не знаю, откуда у неё могли взяться такиемысли.

— Нелепо?

— Да. Точно не хотите колы?

— Спасибо, но я пас.

Я поднялся, достал колу из холодильника на кухне. Крепкозажал бутылку между культёй и рёбрами (это возможно, хотя и болезненно, незнаю, что вы видели в фильмах, но сломанные рёбра болят долго), левой рукойскрутил крышку. Я — левша. «В этом тебе повезло, мучачо»,[16] как говоритУайрман.

— Меня удивляет, что вы серьёзно восприняли её слова, —сказал я, когда вернулся. — Кэти — великолепный специалист по лечебнойфизкультуре, но она же не психоаналитик. — Я постоял, прежде чем сесть. — Да ивы тоже. Если подходить формально.

Кеймен сложил ладонь лодочкой за ухом, которое размерами неуступало ящику стола.

— Я слышу… скрежет. Точно слышу!

— О чём вы говорите?

— Такой очаровательно средневековый звук. Будто кто-тоопускает проржавевшее забрало, готовясь к обороне. — Он попытался подмигнутьмне, но когда у человека лицо таких размеров, изобразить иронию невозможно:только бурлеск. Однако я его понял. — Что же касается Кэти Грин, вы правы, чтоона может знать? Она ведь работает с частично парализованными людьми, сполностью парализованными, с теми, у кого ампутированы конечности, вроде вас, свыздоравливающими после тяжёлой травмы головы… опять вроде вас. Этой работойКэти занимается пятнадцать лет, она могла наблюдать реакцию тысячи увечныхпациентов на то, что им никогда не стать такими, как прежде. Но куда ейраспознать депрессию с суицидальными тенденциями.

Я сел в продавленное кресло, которое стояло напротив дивана,и мрачно уставился на Кеймена. Его, похоже, провести не удастся. И Кэти Гринтоже.

Он наклонился вперёд… то есть, учитывая объём живота,буквально на пару дюймов, больше не получалось.

— Вы должны подождать.

Я вытаращился на него. Никак не ожидал такого совета. Онкивнул.

— Вы удивлены. Да. Но я не христианин, тем более не католик,и к самоубийству отношусь вполне терпимо. Однако я верю в ответственностьчеловека, знаю, кто вы, и говорю вам следующее: если вы покончите с собойсейчас… даже через шесть месяцев… ваши жена и дети узнают. Сколь бы осторожнывы ни были, они узнают.

— Я не…

Он поднял руку.

— И компания, в которой вы застраховали свою жизнь… на оченьбольшую сумму, я не сомневаюсь… тоже узнает. Они, возможно, не смогут этогодоказать… но будут очень, очень стараться. Слухи, которые они начнутраспускать, навредят вашим девочкам, пусть вы и думаете, что они хорошо отэтого защищены.

Я понимал, что Мелинда защищена. А вот Илзе — совсем другоедело. Мелинда, когда злилась на сестру, говорила, что у Илзе задержка вразвитии, но я в это не верил. Я думал, что Илли просто не такая толстокожая.

— И в конце концов они смогут это доказать. — Кеймен пожалогромными плечами. — Я не стану даже предполагать, сколько это будет в денежномэквиваленте, но знаю, что ваше наследство уменьшится на значительную сумму.

О деньгах я как раз и не думал. В голове роились мысли оследователях страховой компании, сующих свои носы во все дыры, пытающихсяопределить, как и что я подстроил, надеющихся разоблачить меня. И вот тут яначал смеяться.

Кеймен сидел, положив огромные чёрные руки на слоновьиколени, смотрел на меня со всезнающей улыбочкой на губах. Точнее, не улыбочкой,а улыбищей. Он дал мне отсмеяться, а потом спросил, что я нашёл такогозабавного.

— Вы говорите мне, что я слишком богат, чтобы покончить ссобой.

— Я говорю «не сейчас», Эдгар, и это всё, что я говорю. Ятакже собираюсь сделать вам предложение, идущее вразрез с моим достаточнобогатым опытом… Но насчёт вас у меня очень сильное предчувствие… то самое, чтопобудило меня дать вам куклу. Предложение это — географическое.

— Простите?

— Это метод лечения, который часто используется людьми напоследней стадии алкоголизма. Они надеются, что смена места жительства даст имвозможность начать всё с чистого листа. Кардинально развернуть ситуацию.

Я что-то почувствовал. Не сказал бы, что надежду, но что-то.

— Срабатывает он редко, — продолжил Кеймен. — Ветераны«Анонимных алкоголиков», у которых есть ответ на всё (это их благословение ипроклятие и пусть даже редко кто это осознаёт), любят говорить: «Посади говнюкав самолёт в Бостоне, тот же говнюк сойдёт с трапа в Сиэтле».

— И где при таком раскладе я? — сорвался с моих губестественный вопрос.