— Уведите её в дом, Ава, — сказал я. — Уведите её в дом.Миссис Голдстайн обняла дочь за плечи, попыталась поднять.

— Пойдём, миленькая. Пойдём домой.

— Без Гендальфа не пойду! — закричала Моника.Одиннадцатилетняя, развитая для своего возраста девочка вдруг превратилась втрёхлетнюю крошку. — Не пойду без моей собачки! — Лента с медалями, точнее,последние три дюйма, теперь пропитавшиеся кровью, прошлись по её юбке, оставивна бедре кровавую полосу.

— Моника, пойди в дом и позвони ветеринару, — обратился якдевочке. — Скажи, что Гендальфа сбила машина. Скажи, что он должен немедленноприехать. А я пока побуду с Гендальфом.

Моника посмотрела на меня. В глазах стоял не шок, не горе —безумие. Я хорошо знал этот взгляд. Часто видел его в зеркале.

— Вы обещаете? Клянётесь? Именем матери?

— Клянусь именем матери. Иди, Моника.

Она пошла, ещё раз взглянув на Гендальфа и издав скорбныйвопль, прежде чем сделать первый шаг к дому. Я присел рядом с Гендальфом,держась одной рукой за бампер «хаммера», испытывая жуткую боль и клонясьналево, с тем, чтобы не сгибать правое колено больше, чем того требоваланеобходимость. Однако и с моих губ сорвался крик боли, и я задался вопросом: аудастся ли мне подняться без посторонней помощи? На миссис Феверо ярассчитывать не мог. Она отошла к тротуару с левой стороны улицы на прямых,широко расставленных ногах, согнулась, словно кланяясь особе королевской крови,и начала блевать в сливную канаву. При этом одну руку, с сигаретой, отвеладалеко в сторону.

Я повернулся к Гендальфу. Под колесо попала задняя часть еготела. Позвоночник перебило. Кровь и экскременты сочились меж сломанных заднихлап и текли прямо по ним. Он поднял на меня глаза, и я увидел в них ужасающуюнадежду. Его язык выполз изо рта и лизнул мне запястье, сухой, как ковёр, ихолодный. Гендальф собирался умереть, но, похоже, не в самое ближайшее время.Моника в любой момент могла выйти из дома, и я не хотел, чтобы он дожил доэтого и смог лизнуть её запястье.

Я понимал, что должен сделать. И никто бы не увидел, как яэто сделаю. Моника и её мать находились в доме. Миссис Феве-ро по-прежнемустояла ко мне спиной. Если другие люди, жившие на этой части улицы, смотрели изокон (или даже вышли на лужайки), «хаммер» блокировал им обзор, не позволялувидеть меня, сидящего с неестественно выпрямленной правой ногой рядом ссобакой. Времени у меня было в обрез, считанные мгновения, и я упустил бы свойшанс, продолжая раздумывать.

Поэтому я взялся рукой за верхнюю часть тела Гендальфа и безмалейшей паузы вернулся на строительную площадку на Саттон-авеню, где «Фримантлкомпани» готовилась возвести сорокаэтажное банковское здание. Я — в пикапе. Порадио Реба Макинтайр поёт «Фэнси». Внезапно я осознаю, что шум от двигателякрана очень уж громкий, хотя я не слышал сигнала, который тот должен издаватьпри движении задним ходом, а когда смотрю направо, вижу, что мир за окномпикапа, которому следовало там быть, исчез. Этот мир заменило что-то жёлтое. Ина этом жёлтом плывут чёрные буквы: «LINK-BELT». Они увеличиваются иувеличиваются. Я выворачиваю руль «рэма» влево, до упора, зная, что ужеопоздал. Скрежещет корёжащийся металл, заглушая песню, а кабина начинает сжиматься,справа налево, потому что кран вторгается в моё пространство, крадёт моёпространство, и пикап накреняется. Я пытаюсь открыть водительскую дверцу, нокуда там. Сделать это следовало незамедлительно, а теперь уже поздно что-топредпринимать. Мир передо мной исчезает, потому что ветровое стекло из-замиллиона трещинок становится матовым. Потом строительная площадка возвращается,потому что ветровое стекло вываливается из рамы. Вываливается и летит, каксложенная пополам игральная карта. Я ложусь на руль, давлю на клаксон обеимилоктями, моя правая рука служит мне в последний раз. Но едва слышу гудок зарёвом двигателя крана. Надпись «LINK-BELT» всё движется, сминает дверцу состороны пассажирского сиденья, сжимает пол под пассажирским сиденьем, разбиваетприборный щиток, который ощеривается пластиковыми остриями. Всё дерьмо избардачка разлетается по кабине, как конфетти, радио замолкает, мой контейнердля ленча прижат к планшету с зажимом, и вот идёт «LINK-BELT». Надпись уже надомной, я могу высунуть язык и лизнуть этот грёбаный дефис. Я начинаю кричать,потому что именно в этот момент меня начинает сдавливать. Давление нарастает,моя правая рука сначала прижимается к боку, потом расплющивается, потомвскрывается. Кровь хлещет на колени, словно горячая вода из ведра, и я слышу,как что-то ломается. Вероятно, мои рёбра. Такие же звуки слышны, когда куриныекости ломаются под каблуком сапога.

Я прижимал Гендальфа к себе и думал: «Принеси этогогрёбаного приятеля, принеси СТАРИКА и, ради Бога, сляг, ты, тупая сука!»

Теперь я сижу на приятеле, сижу на грёбаном старике,происходит это у меня дома, но дом не ощущается домом со всеми этими часами мира,что звонят в моей треснувшей голове, и я не могу вспомнить имя куклы, которуюдал мне Кеймен, я помню только мужские имена: Рэндолл, Расселл, Рудольф, дажеРивер-мать-его-Финикс. Я говорю ей, чтобы она оставила меня в покое, когда онаприходит с фруктами и этим грёбаным творогом, я говорю, дай мне пять минут. «Ямогу это сделать», — говорю я, потому что этой фразе научил меня Кеймен, этосигнал «мип-мип-мип»., который предупреждает: «Берегись, Пэмми, Эдгар двигаетсязадним ходом». Но вместо того чтобы оставить меня одного, она снимает салфеткус подноса с ленчем, чтобы вытереть пот с моего лба, и когда вытирает, я хватаюеё за шею: думаю в тот момент, что не могу вспомнить имя куклы исключительноиз-за неё, это её вина, всё — её вина, включая «LINK-BELT». Я хватаю её за шеюлевой рукой. Несколько секунд хочу убить, и кто знает, может, даже пытаюсь. Ноя знаю другое: лучше мне вспомнить все аварии этого круглого мира, чемвыражение глаз Пэм, когда она пытается вырваться из моей хватки. Потом я думаю:«Оно было КРАСНОЕ!» — и отпускаю жену.

Я прижимал Гендальфа к груди, как прижимал дочерей, когдаони были младенцами, и думал: «Я могу это сделать. Я могу это сделать. Я могуэто сделать». Ощущал, как кровь Ген-дальфа заливает мои брюки, будто горячаявода, и думал: «Давай, хрен моржовый, вылезай из „доджа“».

Я держал Гендальфа и думал, каково это, чувствовать, кактебя давят живого, когда кабина твоего пикапа сжирает воздух вокруг тебя, и тыуже не можешь вдохнуть, а кровь хлещет из носа и рта, и последние звуки,которые ухватывает улетающее сознание — хруст ломающихся в теле костей: рёбра,рука, бедро, нога, щека, твой грёбаный череп.

Я держал собаку Моники и думал, ощущая ничтожный, но триумф:«Оно было КРАСНОЕ!»

На мгновение я погрузился в темноту со всем этим красным,потом открыл глаза. Я прижимал Гендальфа к груди левой рукой, и его глаза снизувверх смотрели мне в лицо…

Нет, мимо лица. И мимо неба за ним.