— В настоящий момент вы в пригороде Сент-Пола. Я предлагаюследующее: найдите местечко подальше и отправляйтесь туда. Вы в уникальномположении: можете это сделать, учитывая ваши финансовые возможности и семейныйстатус.

— И на сколько?

— Как минимум на год. — Он загадочно посмотрел на меня. Егобольшое лицо словно создали для такого выражения. Если бы его вырубили у входав гробницу Тутанхамона, я уверен, Говард Картер задумался бы.[17] — А если вычто-нибудь сделаете с собой к концу этого года, ради Бога, Эдгар… нет, радиваших дочерей… постарайтесь, чтобы комар носа не подточил.

Он почти провалился в глубины старого дивана, а тут началвылезать. Я шагнул к нему, чтобы помочь, но он отмахнулся. В конце концовподнялся, вдохнул ещё громче, взял портфель. Посмотрел на меня с высоты своихшести с половиной футов, этими выпученными глазами с желтоватыми белками,которые ещё и увеличивали очень толстые линзы очков.

— Эдгар, что-нибудь может сделать вас счастливым?

Я не стал углубляться в его вопрос (испугался таящихся тамопасностей).

— Я раньше рисовал.

Если на то пошло, рисованием я занимался довольно-такисерьёзно, но так давно! С тех пор столько случилось… Женитьба, карьера, крах ипервого, и второго.

— Когда?

— Подростком.

Я уже хотел рассказать ему о том, как когда-то мечтал охудожественной школе (даже покупал альбомы с репродукциями, когда мог себе этопозволить) — но сдержался. В последние тридцать лет мой вклад в мир живописиограничивался завитушками, которые я выводил на бумаге во время телефонныхразговоров, и прошло, наверное, десять лет с момента покупки последнегоальбома, которому полагалось лежать на журнальном столике, дабы производитьвпечатление на гостей.

— А потом?

Я собрался солгать… стыдился сказать правду… но всё жесказал. Однорукие мужчины должны говорить правду, если есть такая возможность.Это придумал не Уайрман. Это мои слова.

— Нет.

— Попробуйте снова порисовать, — предложил Кеймен. — Вамнужно отгородиться.

— Отгородиться? — в недоумении повторил я.

— Да, Эдгар. — На его лице отражались удивление иразочарование, вызванные тем, что я никак не мог понять очевидного. —Отгородиться от ночи.

Где-то через неделю после визита Кеймена меня навестил ТомРайли. Листья уже начали менять цвет, и я помню, что продавцы в «Уол-Марте»развешивали хэллоуиновские постеры, когда я заглянул туда, чтобы купить альбомыдля рисования. Впервые после колледжа… чёрт, скорее, после средней школы.

Насчёт самого визита Тома я лучше всего помню одно: егосмущение и неловкость.

Я предложил ему пива, и он согласился. Когда я вернулся изкухни, он смотрел на сделанный мной рисунок тушью: три пальмы у кромки воды,крыша хижины на заднем фоне слева.

— Неплохо, — прокомментировал он. — Ты нарисовал?

— Нет, эльфы, — ответил я. — Они приходят ночью. Чинят мнеобувь и иногда рисуют картины.

Он рассмеялся, слишком уж нарочито, и вернул рисунок написьменный стол.

— На Миннесоту, прафта, не похоше. — Он вдруг заговорил сошведским акцентом.

— Я срисовал его из книги, — пояснил я. На самом деле явоспользовался фотографией из буклета риелтора. Фото было сделано из окна такназываемой «флоридской комнаты» в «Салмон-Пойнт». Я только что арендовал тамдом как минимум на год. Никогда не бывал во Флориде, даже в отпуске, нофотография задела какую-то струнку в моей душе, и впервые после несчастногослучая я почувствовал желание увидеть всё своими глазами. Слабенькое, ножелание. — Что я могу сделать для тебя, Том? Если ты насчёт…

— Вообше-то Пэм попросила меня заглянуть к тебе. — Онопустил голову. — Я хотел, но не смог заставить себя сказать «нет». Из уваженияк прошлому, ты понимаешь.

— Само собой. — Том говорил о тех временах, когда «Фримантлкомпани» представляла собой три пикапа, бульдозер «Катсрпиллер D9» и радужныемечты. — Выкладывай, Том. Я тебя не укушу.

— Она наняла адвоката. Настроена на развод.

— Я и не думал, что она откажется от своих планов. — Яговорил правду. Не помнил, как душил её, зато хорошо запомнил выражение еёглаз, когда она мне об этом говорила. И я прекрасно знал: если Пэм принималарешение, отказывалась она от него крайне редко.

— Она хочет знать, собираешься ли ты привлечь Боузи. Вот тутя не мог не улыбнуться. Шестидесятипятилетний Уильям Боузман-третий, щёгольскиодетый, ухоженный, в галстуке-бабочке, возглавлял миннеаполисскую юридическуюфирму, услугами которой пользовалась моя компания, и если бы он узнал, что мы сТомом последние двадцать лет зовём его Боузи, его, наверное, хватил бы удар.

— Я даже не думал об этом. А в чём проблема. Том? Чтоконкретно она хочет?

Он выпил пиво, поставил пустой стакан рядом с моимнезаконченным рисунком, щёки налились краской.

— Она выразила надежду, что удастся обойтись без жёсткогопротивостояния. Она сказала: «Я не хочу быть богатой и не хочу драться закаждый доллар. Я лишь хочу, чтобы он обошёлся по справедливости со мной идевочками, как он поступал всегда. Ты ему это передашь?» Вот я и передаю. — Томпожал плечами.

Я поднялся, подошёл к большому окну между гостиной икрыльцом, посмотрел на озеро. В самом скором времени я собирался войти в мою«флоридскую комнату», чем бы она ни оказалась, и смотреть на Мексиканский залив.Задался вопросом, будет ли это лучше, по-другому, чем лицезрение озера Фа-лен.Подумал, пусть будет хотя бы по-другому — во всяком случае, на первое времяменя это устроит. Мне хотелось начать с чего-то нового. Когда я повернулся, ТомРайли изменился до неузнаваемости. Первым делом я подумал, что у него схватиложивот. Потом понял, что он пытается сдержать слёзы.

— Том, в чём дело? — спросил я.

Он покачал головой, попытался заговорить, но с губ сорвалсятолько влажный хрип. Он откашлялся, предпринял вторую попытку.

— Босс, не могу привыкнуть к тому, что у тебя только однарука. Мне так жаль.

Произнёс он эти слова так безыскусно, экспромтом, с такойтеплотой. Шли они, конечно же, от сердца. Я думаю, в тот момент мы оба были награни слёз, как пара расчувствовавшихся парней в шоу Опры Уинфри.