Началось с того, что в субботу по большинству каналов начали показывать заставку, почему-то с видами Африки, а незадолго до обеда вырубилось электричество. Ахметзянов момента отключения не заметил, так как сидел на лавочке у своего дома с бутылкой прохладного пива. На противоположной стороне улицы пожилая тетка неуклюже терзала мобильник, остановившись прямо посреди тротуара. Ахметзянов приготовился было подумать что-нибудь саркастическое о бабках и высоких технологиях, но ленивое течение мыслей было властно прервано мощным ударом холода в область желудка.

Ну вот, бля. Началось. — четко подумал кто-то чужим голосом в его голове. С этой секунды Ахметзянов стало двое. Один оставался прежним, второй же больше смахивал на беспредельно циничный компьютер. Его даже никак не звали, зато он мог видеть куда как острее, тут же осознавать увиденное и делать мгновенные беспощадные выводы. Оказалось, между Ахметзяновым и этим новым можно было довольно легко перемещаться — кто же при этом перемещался, было непонятно — и Ахметзянов (или кто-то третий? разбираться было некогда) несколько раз перетек туда и обратно. Глядеть наружу из Ахметзянова было привычно, но как-то бесполезно; из нового все выглядело куда осмысленней. Оказалось, что этот Новый уже вычислил нерабочие мобильники, погасшие светофоры, темную колбасную витрину в магазинчике напротив, недоуменно бормочущего в тангенту таксиста на углу, и много, много другого, обычному Ахметзянову незаметного. К примеру, отсутствие неслышного рокота холодильников в доме за спиной. Допивая пиво, Ахметзянов уже знал, что телевизор ничего не покажет, зато покажет мобильник, что сети нет ни у какого оператора. И больше не будет. А ведь он собирался подняться к себе и пытаться принимать какие-то решения, только убедившись в том, что уже совершенно точно известно безымянному. Поднимаясь к себе, автоматически кивая соседям, бестолково суетящимся у щитков с предохранителями, Ахметзянов понял — если не дать всю власть тому, безымянному — будет худо. Будет вот такая суета — а ведь скоро зима (причем тут зима, и почему — «скоро», сейчас же июль? — изумился старый Ахметзянов), и суетящиеся все до единого будут мертвы. Откуда новый все это взял, было непонятно — зато почему-то было ясно, что он прав. Прикинув разницу между новым и мертвым, Ахметзянов совершил первый за сорок лет выбор — решительно выбрал нового, безымянного. Хотя почему безымянного — стремительно перетекая через нечто вроде барьера между старым и новым, Ахметзянов увидел — его теперь будет уместнее называть Ахмет. Пока еще Ахметзянов резко остановился, сделал четкий поворот кругом, и посыпался по лестнице обратно, через две ступеньки, совсем как в детстве. Выбежал (попутно заметив, как не строит со взрослыми это слово) во двор, остановился, успел удивиться отсутствию привычной одышки. И выбросил себя, Ахметзянова, как пустую пачку из-под сигарет.

Забежал к приятелю, живущему через двор — у него, начинающего охотника, хранился приобретенный Ахметзяновым во времена финансового благополучия подержанный ижак и пачка патронов — купив их тогда, Ахметзянов прикинул расходы и от охотничьих поползновений отказался. В двери торчала адресованная очередной девке записка, из которой следовало, что приятель отдыхает на Волге, а ключ, если что, в шестой квартире. Через полчаса переговоров с нервными соседями Ахметзянов добрался-таки до своего стратегического запаса и вышел из прохладного подъезда в душный июльский вечер со свертком и пакетом. По какому-то наитию чехол от ружья он оставил, замотав половинки ружья сдернутой (прости, Денис!) с кровати простыней.

— Смотри, собираются… — позвала с кухни жена. На самом деле, у дома, стоявшего перпендикулярно Ахметзяновскому, укладывались-увязывались сразу несколько семей. — Интересно, куда они…

— Делать нехрена. Пусть катятся, меньше народу — больше кислороду.

— А мы-то с тобой, что, так и будем здесь сидеть? У моря погоды…

В голосе жены внезапно прорезались капризно-плаксивые нотки… Эх, нельзя тебе раскисать, моя хорошая. Ведь как держалась до сего момента, загляденье просто. Прости, но я тебе сейчас немного помогу, потерпи. Будет чуть-чуть неприятно… Ахмет сделал каменную морду и подчеркнуто безразлично спросил:

— Не понял, женщина? У тебя что, есть какие-то возражения?

Ответить не дал, добавил в голос рычанья:

— Чтоб я этого не слышал. Поняла?

Тут уже ответа добился, причем заставил повторить, грубо, даже жестоко схватив ее за лицо. Отмерил паузу. Взял жену за плечи, развернул к себе, прижал. Сначала чуть-чуть уперлась, но все же прильнула, плечи начали подрагивать. Плачет, как ребенок. Ахмета аж разрывало от нежности и почему-то ярости. Глаза защипало, в горле набух колючий ком… У-у, суки, порву за нее. И не дай Бог, суки, не дай Бог! Ладно, чуть сам в истерику не впал, хорош. Так, переглотнуть, чтоб голос был уверенным. Снова сменил тональность:

— Прости, маленькая моя. Ты мне очень нужна, очень. Только прошу тебя, слушайся меня всегда с первого раза, ладно? Не спрашивай, не спорь — как бы ни хотелось, ладно? Так надо сейчас, хорошая моя, понимаешь? Вот и молодец. Молодец у меня маленькая. И не бойся ничего, все будет хорошо.

Жена еще всхлипывала, но уже было видно — взбодрилась, повторного захода не требуется. В дверь заполошно, истерично постучали — кто-то свой, из подъезда — стоя все это время у окна, Ахметзянов не заметил никого вошедшего. На ходу вытирая глаза, жена бросилась открывать. В их узкую прихожую ворвалась соседка Любка, неразборчиво тараторя в хохляцкой манере, потащила к себе в квартиру — видимо, там что-то случилось. Перебравшись через завалы начатой уборки на мокром полу, супруги Ахметзяновы оказались на залитой солнцем крохотной соседской кухне, где от чада резало глаза — посреди кухни на керогазе стояла немаленькая лохань. И чо? — хотел было спросить Ахметзянов, но вдруг заметил РАБОТАЮЩИЙ ТЕЛЕВИЗОР. Телевизор был старым китайским уродцем на батарейках, давным-давно выпускавшимся в качестве автомобильного, и его ЖК-матрица дожимала из сдохших кристаллов последние часы работы. На экране бледными тенями просматривались две бабы за столом, на фоне полотнищ нашего и американского флагов.

— …я и подумала, может, твой сделаеть? А то послухать же ж надо — шо они там пиздять. Может, про воду че скажут, и када свет дадуть. Ну шо, давай, сосед! Там мой как-то подкрутить, тада шо-то слыхать, только хрипить трохи…

Догадавшись, что дело в контакте регулятора громкости, Ахмет довольно быстро нашел рабочее положение. Соседка цыкнула на бесившихся в комнате детей, выключила керогаз, и, наконец-то, стало хоть что-то слышно:

«…вное внимание при этом следует обратить на неукоснительное соблюдение Прав Человека, — подчеркнула госпожа Президент. Теперь вопрос задает Паскаль Леви, „Дю Монд“. Он спрашивает, надо ли это понимать так, что по истечении срока мандата Временной Администрации, России будет возвращен государственный суверенитет, и если так, то каким видится конкретный механизм передачи. Госпожа Президент благодарит журналиста за столь своевременно заданный вопрос, и отмечает, что как раз собиралась затронуть данную тематику. Прошу прощения, — говорит госпожа Президент, — но в наше время глобальных вызовов, которые ставят перед нами всеми как топливный кризис, так и международный терроризм, никому не стоит надеяться решить свои проблемы в одиночку. Мы никогда не добьемся процветания, разделяя людей искусственно возводимыми барьерами — и доставшееся нам в наследство от авторитарного по своей сути 20-го века понятие „суверенитет“ — один из таких искусственных барьеров, встающих на пути свободного обмена идеями, товарами, да просто общения людей из разных уголков Земли. Давайте сейчас, перед всеми собравшимися, проверим истинность моих слов — спросим у самих русских, разделяют ли они это убеждение? С нами в студии сейчас находится человек, более кого бы то ни было достойный представить в своем лице весь замечательный русский народ, упорно борющийся за истинную демократию на своей многострадальной земле.