В те дни к местной труппе присоединились популярные певцы и артисты из обеих столиц, старой и новой. На этой сцене пел куплеты Вертинский, исполняли арии популярные теноры и баритоны из бывших московских театров оперетты «Парадиз» и «Ад у Зона», танцевали мадьярский чардаш и парижский канкан. Но недолго все это длилось, совсем недолго. Деникинское наступление на Москву было остановлено, вместе с отступающими добровольцами и казаками покинули Южноград и помещики, купцы, фабриканты, приказчики, коммивояжеры, поэты-декаденты, солисты и примадонны. Наступили иные времена, появились в залах иные зрители, во френчах и гимнастерках без погон, в кожаных куртках и галифе…

А в конце двадцатых годов Театр музыкальной комедии стал государственным, каковым и пребывал по настоящее время.

В фойе Лобова встретил большой фотопортрет Максима Заварзина с траурной лентой поперек, рядом с ним на столе лежали букеты цветов. Вахтерша проводила Эдуарда до дверей кабинета худрука, находившегося в служебном отсеке первого этажа.

С семидесятидвухлетним Лазаревским журналист никогда ранее не сталкивался, но слышал о нем от бывалых театральных репортеров кое-что интересное. Антон Ильич начинал в «Марице» в роли графа Тасилло, премьера в Московском театре оперетты в начале семидесятых имела большой успех, особо публика и критики отметили юного дебютанта. На столичной сцене Лазаревский провел более десяти лет, а потом получил приглашение из Южнограда, переехал в этот областной центр и остался в местном Театре музкомедии навсегда, став со временем его художественным руководителем. Когда в интервью его спрашивали о возможном возвращении в Москву, Антон Ильич неизменно отвечал, что его все устраивает и менять работу и место проживания он не намерен. Тем не менее ходили слухи, что попытку вернуться Лазаревский все-таки не так давно предпринял, но ему намекнули, что ветераны классической оперетты теперь не востребованы, как раньше, пришло время мюзиклов и зонг-опер, вместо лирических героинь и романтических героев современный состоятельный зритель молодых и средних лет хочет видеть и слышать со сцены арии колдуний, вампиров, оборотней и ведьмаков. В крайнем случае призраков и кошек…

Кабинет худрука был оформлен в стиле ампир, в отделке преобладали пурпурный и золотой цвета. Антон Ильич оказался высоким седовласым мэтром в дорогом костюме с бабочкой, в очках с тонкой оправой, чем-то похожим на Станиславского. Он сдержанно поздоровался с Лобовым, не вставая из-за огромного стола, предложил ему стул, демонстративно поглядел на часы и спросил хорошо поставленным низким голосом:

— Итак, молодой человек, вы хотели поговорить со мной о Максиме Заварзине. Но что, собственно, вас интересует?

Эдуард приветливо улыбнулся:

— Видите ли, Антон Ильич, я готовлю статью о погибшем актере, в некотором роде реквием. И читателям, а особенно читательницам нашего журнала интересно все — как он пришел в профессию, какими были его первые шаги, как прошли последние месяцы в театре.

— Понятно, — протянул Лазаревский, — ну что же, кое-что я могу рассказать, но вы ведь знаете пословицу — «о мертвых не злословь». Так что совершенно объективным быть не могу, уж увольте.

— Я и не говорю об объективности, расскажите то, что считаете нужным.

— Хорошо. Максим родился в Южнограде, окончил среднюю и музыкальную школы, выступал в турнирах КВН. С первого раза поступил в ГИТИС на факультет музыкального театра, уже на втором курсе начал сниматься. У него были мужественная внешность, прекрасный голос, пластичность, умение танцевать и фехтовать. Заварзин после завершения учебы решил вернуться в родной город и выбрал наш театр музыкальной комедии, а не ТЮЗ, куда его тоже приглашали. Чему я был очень рад.

Лазаревский замолчал, задумался, словно подбирая правильные слова, наконец произнес:

— Первые годы мы с ним находили общий язык, он исполнял главные роли, я не препятствовал его участию в съемках, но потом… Потом Максим заболел звездной болезнью, как ни банально это звучит. Да, он слишком много начал получать за участие в сериалах, это вскружило голову, опьянило, как рюмка водки на пустой желудок.

— И это отразилось на ваших отношениях? — уточнил журналист.

— Ну да, не могло не отразиться, — кивнул худрук, — Заварзин стал заносчив и упрям, он спорил со мной до хрипоты, настаивал на своей трактовке образов героев оперетт. Но и это не все, Максим предлагал мне взяться за этот злосчастный мюзикл «Гамлет», а получив твердый отказ, убедил главу отдела культуры городской администрации доверить постановку ему. И потерпел в новом качестве полное фиаско.

— Зрители не приняли новое видение Шекспира?

— И слава богу, что не приняли! Это же кич, профанация, буффонада. У нас, в провинции, публика еще не прониклась новомодными идеями, ведь теперь ставят мюзиклы по романам Дюма, Толстого, Достоевского. Нет уж, настоящие театралы хотят видеть в оперетте классические произведения, а Толстого и Шекспира пусть представляют на драматической сцене. Понимаете, молодой человек, между режиссером, артистами на сцене и зрителями в зале должна существовать некая общность взглядов, некая общая аура. Спектакль по пьесе Островского, много лет идущий в Москве, может провалиться где-нибудь в Париже или в Риме, его там просто не поймут, потому что ну не было во Франции и в Италии таких купцов, разорившихся дворян, бродячих актеров, как в дореволюционной России, не было у них таких Паратовых, Кабаних, Несчастливцевых и Счастливцевых. Или были, но свои, на наших непохожие. То же о Гамлете — его монолог, превращенный в арию, просто нелеп и смешон. Короче говоря, зрители просто разбежались во время первого перерыва, вот и все. А Максима это сломало. Полагаю, он крепко выпил и пустил себе пулю в висок, как в дешевой мелодраме. Очень жаль, ведь Заварзин был талантлив. Кстати, родителей его давно нет в живых, иные близкие родственники отсутствуют, так что организацию похорон молодого артиста наш театр взял на себя.

Антон Ильич почувствовал с досадой, что наговорил лишнего, хотя и обещал не злословить. Лобов сделал в блокноте несколько записей, а потом спросил:

— А с кем из коллег покойного вы порекомендовали бы мне побеседовать о нем?

— Пожалуй, с Романом Корниловым, — после некоторого раздумья произнес Лазаревский, — они дружили одно время. Рома сейчас в зале, через полчаса закончится репетиция, которую проводит мой ученик Дмитрий Березкин. Вот тогда вы и сможете поговорить с Корниловым. Полагаю, он будет откровенен и объективен, хотя и Роману, говоря откровенно, есть за что обижаться на Заварзина.

Корнилов, средних лет, рыжеватый, полнеющий блондин в светлом летнем костюме, предложил Эдуарду пообщаться в кафе, расположенном в квартале от театра, на Старой Дворянской улице. Жара не спадала, но на небе появились тучи, которые постепенно сгущались, обещая вскоре грозу и ливень, Лобов пожалел, что оставил в гостинице складной зонт. В этом, старой застройки, районе города преобладали дома в два-три этажа, улицы и переулки показались москвичу узкими, немногочисленные пешеходы медленными, никуда особенно не торопящимися. Исторический центр Южнограда, если судить по архитектуре, остался в конце девятнадцатого века, когда суетиться, спешить куда-либо людям степенным — купцам, судовладельцам, фабрикантам, управляющим банков — считалось несолидным, свойственным приказчикам, мелким лавочникам, базарным торговцам. Особенно здесь, на юге, в жаркую и душную погоду, когда все серьезные контракты обсуждались без горячки, не впопыхах, не в полуденный зной, а с приходом вечерней прохлады, в удобных креслах особняков или в деловых конторах. Сейчас современных негоциантов и предпринимателей в районе театрального здания заметно не было, но темп жизни оставался прежним.