Овдовевший двенадцать лет назад и с тех пор никогда не вступавший в официальный брак, бездетный и вообще-то одинокий, Антон Ильич по-отечески отнесся к юному дарованию, делился с Максимом и своими артистическими, и своими режиссерскими навыками. Но наставник оказался бессилен, когда Заварзин, насмотревшись новаторских столичных постановок, задумал начать в театре тотальную творческую реконструкцию. И только его смерть приостановила этот, как в глубине души прекрасно понимал Лазаревский, неизбежный процесс.

Антон Ильич, наблюдая за тенденциями в глобальной культурной жизни в двадцать первом веке, с печалью констатировал в ней стремительные перемены. Один за другим закрывались литературные журналы и книжные магазины, бумажная книга превращалась в раритет, в антиквариат, одни потенциальные читатели и читательницы вообще предпочитали сериалы и изощренные компьютерные игры с виртуальной реальностью, другие перешли на электронные и аудиокниги, которые можно было слушать, прибирая квартиру, готовя ужин или занимаясь вязанием. Книги, источник знаний, выбора жизненных ценностей, душевных переживаний, трансформировались в «криминальное чтиво», в развлечение, в способ скоротать время в поезде или в самолете. Любовные истории, фэнтэзи, детективы и триллеры вытеснили городские и деревенские романы, серьезную социальную фантастику Ивана Ефремова и братьев Стругацких, прозу Юрия Трифонова и Юрия Нагибина. Что уж говорить о поэзии и поэтах, собиравших в шестидесятые полные залы и стадионы, они стали почти никому не интересны, как и некогда столь любимые бардовские песни.

А в театрах драмы и комедии легкие современные водевили в стиле Рэя Куни соседствовали с весьма экстравагантным прочтением классики, впрочем, нечто похожее Лазаревский видел и на оперной сцене. Так что уж тут говорить о музыкальной комедии, цель которой изначально заключалась в том, чтобы порадовать и насмешить зрителей, хотя бы ненадолго отвлечь их внимание от повседневных забот? Мэтру только и оставалось сокрушаться происходящим в мире оперетты и комической оперы, восклицая про себя — «o tempora, o mores!».

Но не эти общие сентенции волновали его сейчас. Воспоминания о последних днях жизни Заварзина были для Антона Ильича мучительны, а кое-что он вообще хотел бы стереть, сбросить в корзину, как ставший ненужным файл на рабочем столе ноутбука. Забыть, игнорировать, отключить… Горько и обидно, когда тебя предает любимый ученик, человек, обязанный прежде всего тебе своим успехом, выскочка, возомнивший себя Мастером, когда рушатся устои и традиции, распадаются годами складывающиеся коллективы. Таких примеров в истории тьма, во все времена и у всех народов. Вот и в столице в последующие за объявленной перестройкой годы, да и раньше, до нее, начали делиться труппы прославленных театров, каждая новая выбирала себе лидера, декларировавшего свое видение будущего, свои концепции, свои подходы. Так случилось во МХАТе, так случилось в Театре на Таганке. Бывшие друзья и единомышленники уже косо глядели друг на друга, обменивались в прессе и на телеканалах взаимными претензиями и обвинениями. Некоторые перебирались за границу, кто-то оставался там навсегда, кто-то возвращался, не выдержав жесткой конкуренции, отсутствия государственной поддержки театральному искусству, постоянного общения на сцене и в жизни на чужом, так и не ставшем своим языке.

Но Антон Ильич никогда и никуда не уезжал, долгое время поддерживал в своем театре дух классической оперетты сороковых — восьмидесятых годов, которые считал для себя золотым веком этого жанра. А теперь все менялось, и он в глубине души понимал, что век этот канул в Лету необратимо и безвозвратно. И вестником этих метаморфоз оказался Заварзин. А может быть, следовало принять происходящее как должное, как там пророчествовал Костик в «Покровских воротах» — «грядут перемены!». Ну вот, дождались, они и пришли…

Лазаревский встал из-за стола, прошелся по кабинету, недолго постоял у окна. Его напряженный разговор с Максимом, возникший конфликт, взаимные оскорбления, высказанные обвинения и обиды… Теперь уж ничего не вернешь назад, не переиграешь. А значит, ничего и не было, не присутствовали в минуты выяснения их отношений свидетели, никто не сможет опровергнуть его показания полиции о возможном доведении Заварзина до самоубийства. Нужно избавиться от навязчивых мыслей, от чувства вины. И жить дальше.

С момента обнаружения тела Максима Заварзина в его квартире оперуполномоченный уголовного розыска городского УВД Игорь Поляков и приданные ему в помощь на следующий день пожилой местный участковый и два молоденьких стажера регионального Института МВД проводили опрос жильцов двадцатиэтажной башни. Многие слышали в тот роковой вечер громкую музыку, несколько человек встретили Заварзина у подъезда, когда он подъехал к дому и вышел из своей машины в начале шестого, но входящих или выходящих из квартиры артиста не видел никто. Группа из четверых сотрудников полиции провела большую работу, но практических результатов за неделю добиться так и не смогла.

Но Поляков не расстраивался. Он уже привык к тому, что часто КПД розыскных действий близок к нулю, тем не менее без них расследование преступлений невозможно. Терпение и вежливость, настойчивость и внимательность рано или поздно приводили к успеху. По крайней мере, обычно приводили.

На восьмой день опрашивали уже жителей соседних домов. С утра было пасмурно, к обеду пошел дождь, перешедший в град. Когда он закончился в третьем часу дня, старший лейтенант вошел через арку во двор двухэтажного кирпичного здания, расположенного напротив современной башни, в которой ранее проживал Максим Заварзин.

Сотрудника уголовного розыска встретили, не обратив на него особого внимания, белая с черными пятнами кошка, три голубя, державшиеся от нее подальше, и дряхлый пес породы, называемой в народе «двор-терьер». Еще по двору расхаживала с важным и независимым видом большая ворона, игнорирующая потенциальную угрозу со стороны четвероногих завсегдатаев по причине наличия мощного оборонительного оружия в виде крепкого клюва.

По скрипучей деревянной лестнице Поляков поднялся на второй этаж, здесь располагалось три квартиры, окна которых выходили на Почтовую улицу. Двери в две из них после стука ему никто не открыл, а вот из третьей к старшему лейтенанту вышла немолодая худая дама в старом платье и комнатных тапках.

— Если вы чем-то торгуете, то мне ничего не нужно, — подозрительно глядя на Игоря, сказала она прокуренным голосом, — так что не теряйте даром времени на уговоры, молодой человек, следуйте дальше.

Поляков представился и предъявил удостоверение, дама с таинственным видом кивнула:

— Так, понятно, вот вас-то я и ждала. Как говорится, лучше поздно, чем никогда. Давайте знакомиться, я — Тренева Полина Евгеньевна, пенсионерка, в прошлом учительница географии и природоведения. Проходите, прошу, мне есть что рассказать представителю правоохранительных органов.

После таких многообещающих слов старший лейтенант воспрял духом и поверил, что наконец-то ему улыбнулась сама госпожа Удача. В гостиной пахло табаком и молотым кофе, деревянные полы в комнате не менялись лет сорок — пятьдесят, если не больше, на стенах, оклеенных выцветшими пыльными обоями, висели репродукции картин «Грачи прилетели», «Московский дворик» и «Утро в сосновом лесу». Скудная мебель второй половины прошлого века — громоздкий книжный шкаф, шифоньер, обшарпанная тахта, торшер и тумбочка со старым телевизором, потертое кресло из кожзаменителя — говорили о том, что обставлялась квартира лет сорок назад. Впрочем, хозяйка, судя по всему, на это не обращала никакого внимания.