Тут-то они и начинались. Порнографические сны с пятницы насубботу. Каждый раз, ложась в кровать, я боялась умереть: слишком уж реальноБыкадоров обладал мной, слишком уж реально я ему отдавалась. Иногда я пыталасьобмануть поджидавшего меня Быкадорова, отправляясь куда-нибудь в ночной клубили на вечеринку копеечных авангардистов. Впрочем, хватало меня часа на два, небольше: под занавес ночи я хватала машину и отправлялась к себе. Спать и видетьсны. Быкадоров педантично являлся в них, он ни разу не подвел меня и ни разу неразочаровал.

Именно Лавруха сообщил мне, что Быкадоров бросил Жеку. Самымбанальным образом: он отправился в булочную в тапочках на босу ногу — и так ине вернулся. А еще спустя полгода Жека родила двойню.

Катю и Лавруху. Имена были даны в честь нас со Снегирем.

Это было прощение. Рука, которую Жека мне протянула. И яуцепилась за протянутую мне руку, я вновь вернула себе подругу. Я полюбиламаленькую Катьку и маленького Лавруху только потому, что на первых порах онибыли совсем не похожи на Быкадорова. Такие же белобрысые и флегматичные, как имать.

На имя Быкадорова было наложено табу. Жека не вспоминалаего, слишком старательно не вспоминала. Лавруха учил двойняшек рисовать, яучила их говорить, Жека же осуществляла общее руководство. Но спустя два годаони перестали быть белобрысыми и флегматичными, Быкадоров полез из них, каклезет сорная трава. Двойняшки темнели, стремительно и вероломно меняя масть, ихглаза сузились, а крылья носа раздались.

— Мать твою, — сказала как-то раз Жека, когда мыложили малышей. — Чертово семя! Ты видишь, как они на него похожи?..

— Что же делать? Не выкинешь теперь.

— Не выкинешь, — согласилась Жека, подтыкая одеялоЛаврентию. — Главное, чтобы не выросли ворами и ублюдками, как ихдрагоценный папочка.

Я сильно сомневалась, что это было главным.

Как бы то ни было, с рождением Жекиных двойняшек Быкадоровперестал влезать в мои сны, он обходил их стороной.

А потом Лаврухе-старшему пришла в голову светлая идеяорганизовать маленькую картинную галерею: мы арендовали небольшой полуподвал наШестнадцатой линии, совместными усилиями привели его в порядок и вывесилинесколько десятков работ для пробы. Пятнадцать из двадцати пяти принадлежалисамому Лавру-хе, которого шарахало из реализма в авангард и обратно. Снегирьраскупался из рук вон, зато хорошо пошел полунищий и почти испитой Дюха Ушаков.На Дюхе мы сделали свои первые пять тысяч долларов, купили на корню трехвыпускников академии и отправили Жеку с детьми в Турцию на отдых. Из ТурцииЖека привезла лихорадку, и это стало началом черной полосы: Дюха соскочил варт-галереи на Невском с перспективой персональной выставки в Нью-Йорке, тривыпускника уехали в Германию, даже не сказав нам последнее прости. КартиныСнегиря пылились на стенах, на других художников не было денег, а моя карьеравладелицы галереи закончилась, не успев даже как следует начаться.

Вот тут-то и появился Быкадоров.

Я нашла его в своей квартире поздно вечером, вернувшись изгалереи. Быкадоров валялся на диване в одних шортах и пожирал грецкие орехи, соказией присланные матерью из Самарканда. Самым странным было то, что я даже неудивилась его присутствию. Я не спросила его, как он проник в дом, как онвообще узнал мой адрес и где был последние два года. Быкадоров стряхнулскорлупки орехов на пол и улыбнулся мне голым, почти детским подбородком.

— От кошки придется избавиться, — сказал онмне. — У меня аллергия на шерсть.

— Это кот, — спокойно сказала я, присев на кончикстула напротив Быкадорова.

Мой сиамский кот, несчастный кастрат Пупик, тотчас же подалголос: прежде чем улечься с грецкими орехами на диван, Быкадоров запер его вванной.

— Один черт, — Быкадоров обнажил неприлично белыеклыки. — Или он, или я.

— Ты, — сказала я, расстегивая пуговицы на блузке.

— Не будем торопиться, — умерил мою прытьБыкадоров.

— Ты знаешь, что у тебя двое детей? — с ненавистьюпрошептала я, но стрелы не достигли цели.

— Думаю, их гораздо больше.

— Учти, красить волосы ради тебя я не буду, —вранье выглядело неубедительно, но Быкадоров сделал вид, что не заметил этого.

— Не надо. Мне нравятся рыжие старые девы. Но толькобез котов.

— Не такая уж.я и старая. И не такая дева, как можетпоказаться на первый взгляд.

— Прости. Я не хотел тебя обидеть….

— Ты не можешь меня обидеть, — его тело, тело,которое я так хорошо изучила в мастерской Лаврухи и в своих собственных снах,сводило меня с ума. — Я отвезу кота твоей бывшей жене.

Одним махом я предала и кроткую Жеку, и кротких двойняшек,один из которых носил мое имя; и кроткого Пупика заодно, — предала, и самане заметила этого.

— Завтра, — жестко сказал Быкадоров. — Нет,послезавтра.

— Почему послезавтра? — глупо спросила я. — Утебя же аллергия на шерсть…

— Потому что ближайшие два дня я не намеренрасставаться с тобой. Как у тебя с продуктами? После любви мне всегда хочетсяжрать.

Я заверила Быкадорова, что с продуктами все в порядке, иснова потянулась к пуговицам.

— Нет, — сказал Быкадоров и снова обнажилклыки. — Нет. Я сделаю это сам. Иди сюда.

Секунда, отделяющая меня от тела Быкадорова, показалась мневечностью: я успела несколько раз умереть и несколько раз родиться прежде, чемон заключил меня в объятья.

— Порнография ближнего боя, вот как это будетназываться, — прошептал Быкадоров, и лезвия его губ сладко полоснули меняпо мочке уха. — Я буду сражаться с тобой до тех пор, пока ты не попросишьпощады. Ты не против?..

Как я могла быть против?

…Два дня мы провели в постели. Мы сказали друг другу небольше сотни слов, но говорить с Быкадоровым было вовсе не обязательно. Главнымбыло его тело — тело святого Себастьяна. Он обратил меня в веру своего тела также, как сам святой Себастьян обратил в веру Марка и Маркеллина. Мы разбилителефон и прожгли диван, мы исцарапали друг друга в кровь и сами же зализалидруг другу раны, мы едва не раздавили кота, когда Быкадорову захотелосьпроделать это на полу в ванной, и едва не обварились горячим вином, когдаБыкадоров решил соорудить глинтвейн.

На третий день Быкадоров отвалился от меня, как пиявка. Онлежал на ореховых скорлупках, опустошенный и самодовольный, куря и стряхиваяпепел мне в ладонь.

— Теперь ты можешь увезти кота, — сказал наконецБыкадоров.

— Где ты пропадал столько лет? — спросила я,оттягивая момент облачения во власяницу, которая лишь по недоразумениюназывалась моей собственной одеждой. За два дня я отвыкла от всего, кромеоголенной, как провода, кожи — своей и Быкадорова.