— Не переживайте, капитан. Бедность не порок.

Марич не нравился мне все больше и больше, я видела этогочеловека насквозь. Я читала его мысли. Еще бы, похититель произведенийискусс!ва и владелица картинной галереи, ночной воришка и дневная сбытчи-ца —премиленькая связка альпинистов, след в след, полное взаимопонимание. Он ужевыстроил схему, которой будет придерживаться, это было видно по его глазам и вморщинке между бровями.

— А вы занятная девушка, — промурлыкал КириллАлексеевич.

— Это вы тоже внесете в протокол?

— Воздержусь. Распишитесь, пожалуйста, — онподсунул мне листок, и я, не глядя, подписала его. — Если вы нам понадобитесь,мы вас вызовем.

Марич легко поднялся со стула, прошелся по кухне и выглянулв коридор.

— Пригласите хозяйку, — властно приказал онотирающемуся у входной двери участковому. — Она на лестнице.

— Может быть, не стоит? — я попыталась остановитькапитана.

— Что стоит, а что нет, решаю я.

Решаешь ты, черт бы тебя побрал.

Я вышла из кухни со стаканом воды и отправилась на лестницу,где, всеми забытая, все еще сидела Жека. Отстранив неповоротливого участкового,я склонилась над ней.

— Ну, ты как?

— Могло быть и лучше, — зубы Жеки застучали о крайстакана. — Забери меня отсюда… Я не могу…

— Конечно. Вы пока поживете у меня. Ты и Лавруха сКатькой, когда вернутся. Сегодня же позвоним Снегирю…. Сейчас с тобойпобеседует один хмырь, и мы поедем домой…

Отдав Жеку на растерзание Маричу, я осталась в коридоре. Испустя несколько минут из коротких реплик оперативников воссоздала относительноцельную картину происшедшего.

Быкадоров умер предположительно около полутора суток назад(более точное время установит вскрытие), предположительно от инфаркта (болееточную причину установит вскрытие). Никаких следов насильственной смерти.Никаких следов одежды. Ситуация достаточно ясна, дело можно сдавать в архив.

Но никто не знал больше, чем знала я.

Картина, лежащая под коробкой от радиотелефона, рядом сосломанными роликами Лаврухи-младшего. Рыжеволосая девушка, так пугающе похожаяна меня.

Я еще могла сказать о картине капитану Маричу, но так и несделала этого.

Потом я часто спрашивала себя — почему же я не сделалаэтого? Только ли потому, что капитан сразу же заподозрил в сообщничествевладелицу картинной галереи? Или я просто захотела еще раз взглянуть вподрагивающие веки девушки?..

Как бы то ни было, я промолчала, я передвинула фигуру исделала второй ход…

* * *

Через четыре часа мы уже были на Васильевском. КапитанМарич, вислоусый участковый у порога квартиры и свора оперативников — весьраскаленный ужас раскаленного июльского дня был позади. Быкадорова отвезли в морг,млеющие от неожиданной причастности к смерти понятые разошлись по домам, а вбольшой холщовой сумке, между Жекиной ночной рубашкой и пижамкой Катьки-младшейлежала картина. Я сама собирала баулы, совала в них вещи, которые могли быпригодиться Жеке и ребятам на первое время, — и не нашла ни одной тряпки,принадлежащей Быкадорову. Похоже, он действительно проник в квартиру голым. Этоне укладывалось в моей голове, но было не самым странным обстоятельством.Совсем другое беспокоило меня. И это другое требовало от меня бесстрашия. Асейчас слишком жарко для бесстрашия.

Ночью, когда спадет зной, — только тогда я смогупозволить себе быть бесстрашной.

Я волочила за собой вконец измотанную Жеку и думала оБыкадорове. Я любила его, я действительно его любила, я могла бы подтвердитьэто под любой присягой, не боясь быть уличенной в лжесвидетельстве. Почему жеего смерть не произвела на меня никакого впечатления? Даже в смертикакого-нибудь ручного скворца я приняла бы большее участие. Отрывающиеся отблузки пуговицы, сны в ночь с пятницы на субботу, ощетинившиеся от страстиволосы на затылке, вздыбившиеся ресницы, опрокинутые зрачки — порнографияближнего боя, которая попахивала кофейными зернами, — ведь все это было сомной. Ради него я предавала и готова была предать еще не раз, только быокунуться в его тело. И вот теперь он мертв — и это не имеет для меня никакогозначения.

Я свободна.

Впервые за последние шесть лет я поняла, что свободна. Ключиот одиночной камеры моих страстей все это время находились в бездонных карманахБыкадорова. Теперь тюремщик мертв, и я могу выйти на свободу.

В ближайшем ночнике с прозаическим названием “Костыль” мыкупили литровую бутылку водки и банку херсонских килек в томате — последнийсалют мужу, отцу и любовнику, прощальный залп из тридцати трех стволов:Быкадоров оценил бы этот жест.

После второй рюмки Жека разрыдалась, а после четвертой япопросила у нее прощения.

— Ну вот, — сказала мне Жека. — Вот мы иосвободились.

Судя по всему, ее одиночная камера находилась рядом с моей.

— Я люблю тебя, Катька… И дети тебя любят. Обещай мне,что ты никогда о нем не вспомнишь.

— Я уже обещала тебе… Три года назад.

— Да… А теперь пообещай еще раз.

Я еще раз пообещала, уложила вдрызг пьяную Жеку в кровать иотправилась звонить Снегирю в Опочку Псковской области. Он сунул мне номертелефона на вокзале, когда мы с Жекой провожали его. Я не думала, что мнепридется воспользоваться этим телефоном, много чести для Снегиря. И вот теперья накручиваю диск, чтобы сообщить ему о смерти “Святого Себастьяна”.

Сонный Лавруха не сразу понял, о чем я говорю ему, но когдапонял — среагировал мгновенно.

— Сукин сын! Интересно, почему он приперся к Жеке, а нек тебе? Ведь ты же была последней в списке… Младшей любимой женой.

— Думаю, что последней была далеко не я, но сейчас этоне имеет никакого значения. Когда ты сможешь приехать?

— Когда?..

Я представила себе, как Лавруха в раздумье почесывает теплуюот сна и еще плохо соображающую задницу.

— Приезжай, Жеке нужен курс реабилитации.

— А тебе?

— Я в порядке.

— Подозревал, что все искусствоведы — бездушные циники…Ладно, в ближайшие три дня объявлюсь.

— Два, — поправила Лавруху я.

— Хорошо, — зевнул он и отключился.

Положив трубку, я прикрыла спящую Жеку простыней. Два часа,огрызок белой ночи, ни то, ни се, — но самое время для бесстрашия.Холщовая сумка с картиной, слишком уж небрежно брошенная в прихожей, маниламеня. Я с трудом поборола искушение, допила остатки водки, вернулась в комнату,устроилась в Жекиных ногах.

И заснула.

А проснулась оттого, что в коридоре отчаянно выл Пупик, аЖека отчаянно трясла меня за плечо.