— Татьяна Александровна Иванова? — уточнил он, смерив меня пристальным взглядом своих полубезумных глаз. Я кивнула.

— Я полагал, вы старше, — заметил Огородников. — Мне сказали, вы распутали порядка трехсот дел…

— У вас устаревшие сведения, — скромно отозвалась я. — Гораздо больше, я уже их не считаю.

— И что-то по вам не скажешь, что вы такой опытный частный детектив! — хмыкнул Вольдемар Огородников. Я не осталась в долгу.

— Ну, известного художника я себе тоже иначе представляла, — заметила я, едва сдерживая ехидную усмешку. — Внешность порой обманчива, тут уже ничего не поделаешь!

— Ладно, ближе к делу, — тотчас посуровел Огородников. — Вы хотели осмотреть место происшествия, пройдемте в квартиру. Я уже говорил вам, что оставил все, как есть, потому что думал вызывать полицию. Но, если честно, меня попросту выводят из себя все эти бумаги, документация, протоколы… Мне нужно отыскать картину, и точка! А заодно — засадить преступника за решетку. Думаю, вы меня понимаете?

— Да, мне ясны ваши пожелания, — сдержанно кивнула я. Вольдемар Огородников еще раз бросил на меня пронзительный взгляд своих вытаращенных до предела очей и направился в квартиру.

Обычно по размеру и обстановке прихожей можно сделать вывод об общем виде жилища. Как правило, обои в коридоре подбирают нейтрального цвета, но при этом они должны гармонировать с обоями в других комнатах. Однако при взгляде на коридор квартиры художника я поняла только одно: убираться здесь как-то не принято. Равно как и класть вещи на свои места, расставлять обувь или вешать верхнюю одежду. По-видимому, до господина Огородникова как-то не доходило, что куртки полагается вешать на крючки или вешалки, а ботинки — ставить в специальный шкафчик или, на худой конец, на полку. Вероятно, живописец не подозревал об этом — в прихожей царил настоящий хаос. Я не придираюсь к раскиданной повсюду обуви и следам грязи, но позвольте узнать, что делают на тумбочке с зеркалом грязная тарелка и тюбик краски? И неужели трудно поднять с пола шапку с шарфом?… Я поостереглась вешать свою куртку на вешалку — судя по всему, здесь все было заляпано краской и растворителем, в нос сразу же ударял характерный запах какого-то скипидара. Однако Огородников ни капли не был смущен состоянием своей квартиры, он показал, где оставить куртку, и даже не предложил мне какие-нибудь гостевые тапочки. Я, признаться, вовсе не хотела разуваться — слишком уж грязно было в квартире, поэтому я нагло осталась в уличных ботинках.

— Итак, перейдем к пропаже картины, — сказала я. — Расскажите, как все произошло: когда вы в последний раз видели ее, что происходило накануне вечером и сегодня утром, почему вы подозреваете этого Садальского? Рассказывайте все, что знаете, мне нужны все детали.

— Мы можем сразу пройти в гостиную, — проговорил Огородников. — Именно там находилась моя работа, и она, не побоюсь этого слова, является настоящим шедевром нашего времени! Это не только мое мнение, так говорят все, кто видел мою картину!

Вольдемар гордо прошествовал в гостиную, я последовала за ним. Если в коридоре и царил бардак, то комната, очевидно, служившая гостиной, представляла собой настоящее воплощение хаоса. Да, подумала я, мало того, что и до происшествия гостиная, скорее всего, напоминала склад всевозможных вещей, так еще теперь сюда добавилась и гора грязной посуды, и пустые бутылки из-под вина, портвейна и русской водки, и забытый какой-то дамой шарфик, и обилие скомканной одежды. Наверняка вчера вечером здесь не один час продолжалась бурная гулянка — это было понятно и без разъяснений Вольдемара.

Стены были сплошь завешаны холстами, при этом невозможно было разобрать, что именно изображено на каждом из них — «картины», очевидно, создавались путем выдавливания на поверхность толстого слоя краски и последующего ее размазывания пальцами, кистями и всем, что под руку попадется. Помнится, как-то я была на представлении в дельфинарии, и там главным номером было рисование картин дельфинами. Умные млекопитающие выпрыгивали из воды, набирали на хвост краску и швыряли ее на бумагу. Потом «шедевры» продавались посетителям на память — и причем за кругленькую сумму. Вот живопись сия и напоминала мне те самые картины дельфинов. Одно дело, если животное брызгается краской — да, это мило и забавно, однако когда подобное вытворяет разумный человек — это по меньшей мере кажется странным.

— Это ваши работы? — Я кивнула в сторону стены, ожидая услышать, что Вольдемар скажет, будто скупил произведения трехлетних детей, которым в руки попались тюбики с масляными красками. Сделал это, так сказать, благотворительности ради. Помог детскому дому, скажем, или совершил столь широкий жест ради поощрения детского творчества. Однако художник гордо подбоченился и, исполненный пафосного достоинства, кивнул.

— Да, это мои произведения, — самодовольно заявил он. Наверняка подумал, что я поражена подобным великолепием и только и мечтаю заполучить автограф выдающегося живописца. — Названия к ним скоро будут готовы, пока руки не доходят. Эти картины созданы мною за последний год. У каждой из них своя история, свое настроение. Но их трудно понять человеку малообразованному и ничего не смыслящему в живописи. Это знаете, как говорят, некоторые люди просто не доросли до понимания высокого искусства. Над каждым моим полотном надо думать, включать свой мозг, понимать каждый мазок… Увы, наше общество не столь образованно, большинство жителей нашего города — несчастные мещане, которые понимают лишь «открытки» — пейзажики там всякие и прочий ширпотреб. Но так было во все времена — гениев никогда не понимали.

— Ну-ну. — Я перевела взгляд на пол, где штабелями стояли холсты, также перемазанные краской. Видимо, не хватило места на стенах, вот Вольдемар и расставил их возле стен, прикрывая холстами разбросанные вещи. На ум пришли строки из советского мультфильма «Простоквашино»: «От этой картины есть толк — дырку в стене закрывать». Вот и полотна Вольдемара Огородникова закрывали если не дыры в стенах, то гипербеспорядок в комнате. Трудно поверить, но за обилием хлама можно было разглядеть вполне приличную мебель: шкафы, сервант с посудой (хотя она и стояла нетронутой, зато полки были покрыты толстым вековым слоем пыли), книжный шкаф… В середине гостиной располагался длинный прямоугольный стол, на котором живописно возлежали перепачканные миски с остатками салатов, грязные тарелки, опять же пустые бутылки с шампанским и даже чей-то фужер с остатками какого-то спиртного. Судя по состоянию стола, тут пиршествовала целая толпа — человек двадцать, а то и больше. И как они только поместились здесь? Среди гостей торжества явно находилось если не несколько, то хотя бы одна дама — иначе откуда в квартире взяться тюбику губной помады и вышеупомянутому женскому шарфику? Я предположила, что Вольдемар Огородников живет один, без супруги. Если, конечно, эта квартира — место его постоянного проживания. Но что, если я нахожусь сейчас в мастерской художника? Вот и объяснение беспорядку, обычно так всегда и бывает у творческих людей… Я решила внести ясность в свои предположения:

— Скажите, Вольдемар, вы тут живете? Или только работаете? Эта квартира — ваша мастерская?