гносеологической основой религии является миф – «не выдумка, но наиболее яркая и самая подлинная действительность» (определение А. Ф. Лосева). Лосев пытается отделить миф от религии на основании того, что миф имеет дело с реальностью вообще, в то время как религия имеет дело с реальностью вечной, абсолютной. Шпенглер уже показал, что абсолют и вечность являются предметом не любой, а только европейской религиозности (то есть религиозности конкретной культуры). Мы же здесь будем понимать религию более расширенно, по-тойнбиевски. Тогда получается, что религия (понятая в духе Тойнби) лежит в основе любой культуры, а гносеологической основой религии, повторим, является миф – виденье реальности. Добавим к этому цитату из Мирча Элиаде: «Священное – это могущество, то есть в конечном итоге самая что ни на есть реальность».

Таким образом, импорт религии со стороны, если он происходит не на чисто формальном уровне, меняет культуру до неузнаваемости.

Импорт же чужой цивилизации не ведет к изменению культуры, он даже не всегда возможен: новый образ действий должен найти свое оправдание в картине мира импортирующей культуры. В рамках европейской культуры европейская цивилизация, по причине вполне понятного эгоцентризма, называется просто «цивилизацией», а полное или частичное восприятие европейской цивилизации какой-либо другой культурой означает, с точки зрения европейца, «цивилизованность» этой культуры. Примеры европейской «цивилизованности» при сохранении культурной самобытности нам дают такие страны, как дореволюционный Иран, Турция (вопреки всем культуртрегерским стараниям Ататюрка), Япония (благодаря сознательным культурно-охранительным стараниям японского общества).

Теперь вернемся к России. Попытки отнести начало нашей культуры вглубь веков наталкиваются на тот факт, что христианизация сильно деформировала нашу религиозность – настолько, что возраст современной российской культуры, видимо, следует отсчитывать от кардинальной религиозной реформы князя Владимира. С другой стороны, народ отреагировал на христианизацию по-своему, адаптировав христианство к нашим реалиям таким образом, что русское православие (в своей реальной, а не формальной части) оказалось сильно отличающимся от православия византийского.

Сторонники приобщения России к «цивилизации» – европейскому капитализму и европейской демократии – не собираются, конечно же, покушаться на ценности, связанные с культурной самобытностью. Но дело не в декларировании самобытности, а в реальных возможностях культуры сохранить себя после «пришивания» к ней «цивилизации». Подозрительно уже то, что капитализм и демократия приобретают в нашей стране окраску утопичности в духе Мангейма, то есть характер ценностей, «трансцендентных общественному бытию», «не согласующихся с существующим жизненным устройством», и при этом чреватых взрывом, кардинальным изменением этого бытия.

Существует два противоположных подхода к построению утопии, которые по именам наиболее значительных представителей могут быть названы подходом Платона и подходом Вебера. Платон предлагает организацию общества в соответствии с естественными наклонностями его членов, для чего выясняет иерархию этих наклонностей и ставит от нее в зависимость иерархию общественную. Макс Вебер предлагает такую общественную систему, которая абсолютно не зависит от личных наклонностей своих участников. Самое забавное, что из двух подходов более естественным является именно подход Вебера. Платон строил свое «государство» в полном соответствии со своей онтологией. Подлинным бытием, согласно Платону, обладают «идеи», чистые формы, мир же материальный не обладает бытием во всей полноте, поскольку к меду чистых форм в нем примешивается деготь хаоса. Платон пытается привести общество от хаоса к космосу, для чего формализует естество, раскладывая человеческие стремления и наклонности по идеальным «полочкам». Целью древнегреческого философа, таким образом, является построение формальной общественной организации.

Дело в том, что с точки зрения древнегреческой культуры онтология Платона выглядела маргинально, даже, можно сказать, эпатажно. Европейская же культура может быть смело названа не только христианской, но и «платонической». Рядовой европеец именно строгую форму воспринимает в качестве подлинной реальности: основой бытия физического оказываются «законы природы», основой бытия общественного – «законы социологии», «законы психологии» и даже юридические законы, а основой признаваемого европейцем трансцендентного бытия оказывается священный текст. Собственно, об этих чертах европейской культуры и писал Победоносцев, справедливо полагая указанные европейские ценности неприемлемыми для России.

Следует учитывать тот факт, что в европейской ситуации любая хорошо разработанная утопия может рассчитывать на онтологичность, а тем более утопия Макса Вебера. Цель Вебера и Платона схожа, но, в отличие от Платона, Вебер не пытается «поверить алгеброй гармонию», а, наоборот, стремится исключить «гармонию» из рассмотрения и целиком сосредоточиться на «алгебре», освободиться от человеческой оценки и рассматривать только чистую структуру, которая, повторим, в рамках европейской культуры находится ближе всего к «почве бытия». Вебер постоянно говорит о «полной рациональности», о «полностью рациональном господстве». Это «полностью рациональное господство» создает такую организацию общества, согласно которому человеческие качества в большинстве своем ничего не значат. Веберовский civis Dei является машиной, обслуживаемой «техниками» – чиновниками, все достоинства которых сводятся к компетентности, то есть к умению вовремя нажать нужную «кнопку». Чиновник, правда, должен не только уметь работать; он должен еще искренне хотеть работать добросовестно и зарабатывать как можно больше. Чиновник должен стремиться к совершенству, что в данном случае означает стремиться к карьере. Поскольку общественная жизнь чиновника, по сути, сводится к его труду, можно сказать, что труд приобретает онтологическую, религиозную ценность.

Лютеранство: богоугодность труда

Религиозная ценность труда постулирована в протестантизме. «Мирское призвание», богоугодность любого честного труда – формула Мартина Лютера, взорвавшая католичество и запустившая механизм ускоренного развития Европы. Все принципы лютеранства сводились к одному: горожане – тоже люди. В смысле Божьи люди. Правда, в те времена как-то само собой разумелось, что есть лишь три типа богоугодный занятий: собственно священническое служение, ратный труд и земледелие. А горожане оказывались «лишними людьми», занимающимися какой-то ерундой.

Между тем города в XVI веке были заселены торговцами и ремесленниками, которые порой были более богатыми и более влиятельными, чем феодалы. Они идеологически оказывались неким «шлаком». Если попытаться переложить уваровскую триаду – православие, самодержавие, народность – на католический манер, то получится следующее: духовная власть, светская власть и крестьянство. Видно, что горожанам не нашлось места. Горожане оказались маргиналами: их деятельность совершенно не была учтена стройной системой религиозно-социального мироздания.

Лютер сломал эту систему, когда ввел идею мирского призвания.

Лютер объявил, что любой труд богоугоден. Труд ремесленника, и труд купца, и, что очень важно, труд ростовщика. То есть он фактически оправдал идею кредита, что стало исключительно важным в дальнейшем.

Поэтому, кстати, забавно звучат разного рода высказывания, согласно которым протестантизм – это якобы форма религиозной свободы. Учение Лютера – суровое, аскетическое. Он фактически записал всех в монашество.

Именно поэтому мы сейчас говорим «протестанты», а чаще подразумеваем «пуритане». Раз твой труд – это мирское призвание, божественное призвание, то каждому следует работать и только работать, не отвлекаясь ни на какие «бирюльки». С надеждой, что тебе воздастся.

Мы знаем, что проблема городского сословия существовала и раньше. До Лютера также предпринимались попытки решить эту