— Хорошо, Жано, мы вместе, — сказала я и стала рядом.

— Вот тут и стой. — Он зажал мои пальцы в своей мягкой ладони и, не отпуская, повернулся навстречу красивой паре: — Соланж! Здоро́во, Гийоме!.. Минутку... Стоп!..

— Что это означает? — спросил белозубый Гийоме, показав глазами на нашу компанию. — Ты что баламутишь Латинский квартал?

— Давай, старик, спускайся с орлиных высот, — сказал Жано, — пойдешь с нами!

— Куда?

— В «Университетскую взаимопомощь»...

— Что делать?

— Порядки наводить!

— Что там еще стряслось?

— Ребят с работы уволили! Пошли!

— Справедливость восстанавливать?

— Совершенно верно. — Жано улыбнулся.

Гийоме пристально поглядел на него. Мне показалось — с грустью.

— Сложишь ты когда-нибудь свою голову, Жан.

— Если во имя того, ради чего живу — не пожалею. Извини за выспренность.

— До свидания, Жан, — сказал Гийоме. — Ты подашь мне руку? — Он протянул Жано руку ладонью кверху.

— Конечно. Почему же нет?

Мы стояли с Жано и смотрели, как, сдвинув черный берет на затылок, Гийоме переходил на другую сторону улицы. Он держал за плечо голубенькую Соланж. Он что-то говорил ей.

— Кто это? — спросила я.

— Студент с нашего факультета, — ответил Жано не сразу. Он смотрел вслед уходящей паре.

— А что он так?

Жано повел плечами:

— Не понимает. Может быть — не хочет. — Он решительно повернулся. — Ну как, пойдем?

Нас собралось уже порядочно. Студенты шумели:

— Пошли!..

— Есть хочется!

— А чего еще ждать!

— Справимся! Нас уже достаточно...

— Отлично. Пошли, — сказал Жано. Он повернул меня за плечи, и мы пошли с ним впереди.

— Наши аристократы, — сказал Жано.

Франсуаз и Луи шли к нам через дорогу.

— Вот это колонна! — сказала Франсуаз. — Здо́рово, просто замечательно!

— Да-а, протянул Луи, пристраиваясь подле Жано, — выглядит солидно. — В голосе Луи мне послышалась ирония.

На углу бульвара Сен-Мишель мы увидели Жозефин с Рене. С ними еще пятеро парней и две девушки. Все с медицинского факультета. Они присоединились к нам, и мы пошли по Бульмишу до площади Обсерватории, и дальше через парк Монсури в Ситэ-Университэр. Мы шли мирно, без выкриков и возгласов, и люди не обращали на нас внимания. Шагали в ногу. Франсуаз иногда сбивалась, но, подскочив, опять попадала в ногу.

— Марина, ты не знаешь, — спросила Франсуаз, — за что уволили студентов?

— Ни за что. Жано узнавал.

— Мадам директрисе улыбаться не захотели, — сказал кто-то сзади.

— Когда во Франции будет революция, мадам директрису «Университетской взаимопомощи» первую призовут к ответу.

— За что?

— Не дает студенту забывать, что благодетели его кормят.

— Ну да — кормят. Работают — вот и кормятся, — сказала я.

— Кстати, официант бистро кормится за счет хозяина и еще оклад получает, — сказал Рене.

— Собственно, почему наша студенческая столовка называется «Университетская взаимопомощь», никак не пойму, — говорит Жано. — Где тут ее «взаимо» и в чем «помощь»?

— А пятифранковый обед? Это тебе не помощь? — смеется Луи.

— По-омощь...

— В общем, дерьмово, — с хрипотцой в голосе произносит Рене, затянувшись сигаретой. — Парням теперь либо с голоду помирать, либо с университетом расставаться.

— Будем воевать, — говорит Жано.

— Рене, как ты думаешь, душа существует? — спрашивает, как обычно невпопад, Франсуаз.

Жано улыбается:

— Моралисты сделали из нее тюремщика, Франс.

— Душа — это...

— Животворящая сила...

— Благородные порывы...

— Вдохновение. Великие устремления, — заканчивает Жано.

— Жано сегодня в ударе, — говорит Луи.

Какое-то время мы идем молча.

— О чем ты думаешь, Луи? — спрашиваю я.

— О легких хлебах времен Людовика-Филиппа! — говорит Рене.

Луи пытается обратить всё в шутку:

— Люблю мое собственное малодушие, старик, мой индивидуализм люблю. Очень уж глубоко засели во мне отягчающие пороки моего класса.

— Которым я поддаюсь, потому что не нахожу в себе силы противостоять им, — добавляет в тон ему Рене.

— Будет тебе, Рене, — прошу я. Я люблю Луи, нашего аристократа, и меня бесят постоянные издевки Рене.

— Они хотят преобразить мир, Марина! — говорит Луи.

— Преобразишь, черта с два!

Франсуаз опять заговорила о душе.

— Ты опять о душе? — смеется Жано.

— Ну ее, душу, в такой чудесный день!

— Это годится для дождливой погоды...

— А всё-таки, может быть, душа — самое главное?..

— Какой ты злой, Рене.

— Это потому, что я счастлив...

Мы подошли к Ситэ-Университэр.

— Постарайтесь только без драки, — говорю я.

— Кто это там боится драки? — кричит за спиной Рене.

— Марина, — говорит Жано.

— Марина? Я так и знал.

* * *

В столовой было не много людей, и мы расселись кто где, и на нас не обратили внимания. Жано и я прошли в глубь зала, Рене и Жозефин сели за соседний столик. Франсуаз и Луи застряли у входа, там и уселись.

Я посмотрела вокруг: наших много. Но за столиками и «камло дю руа» — «королевские молодчики». Холеные, прилизанные, в надвинутых на одно ухо беретах. Монархисты. «Королевские молодчики» — патриоты, мальчики, которые приезжают в Сорбонну на своих автомобилях, у которых есть еще за́мки предков, верховые лошади, аристократическое чванство и показное рыцарство.

Молодчики «Аксион Франсез» заявляют, что они внуки и наследники Рабле и Мольера лишь потому, что имеют возможность их изучать.

Наш Федеративный союз студентов в постоянной с ними вражде, с этими голубчиками из «Аксион Франсез»; да еще с молодчиками полковника де ля Рокка из «Боевых крестов». Этот граф сколачивает свои фашистские бригады под лозунгом: «Преградим путь красной опасности». Оголтелые проводники фашизма. С этими у нас — насмерть!

— Что-то мало камло сегодня,