– Ну и ладно! Подумаешь, светленькие! Не очень-то ихотелось! Зелененькие искры пускают, великих ученых из себя корчат! –громко сказала Таня.

Подпись Сарданапала щепетильно вильнула росчерком ирастаяла. Таня хмыкнула. Она добилась того, к чему стремилась:продемонстрировала академику, что ничуть не огорчена. Вот только стало ли ей отэтого легче?

В Тибидохсе заканчивалась первая неделя зимних каникул.Каникулы, как казалось Тане, выдались на редкость бестолковыми. Даже новогодниеподарки не радовали. Ванька продолжал на нее дуться. Нет, внешне все было какбудто в порядке – он здоровался, порой даже улыбался, но внутренне – Таня этоощущала особенно остро – до сих пор не простил ее.

Таня вертела в руках перо: самое заурядное, почти немагическое, перо Финиста Ясного Сокола. Такими перьями пользовались многие. Ихс легкостью можно было обнаружить по всему Тибидохсу. Финист Ясный Сокол неискал легких путей. Он предпочитал пролетать сквозь стекла и даже сквозь ножи,даже если поблизости, всего этажом выше, было открытое окно. Кстати, в чьюсветлицу он летал, до сих пор не выяснили. Некоторые смутно намекали наМедузию, некоторые, более тактичные, на какую-то таинственную девицу,заточенную где-то в тибидохских лабиринтах.

И все равно Таня упорно прибегала к неудобному перу Финиста,хотя прежнее перо Жар-птица снова было у нее. Ванька вернул его, но Таня простоне могла к нему притронуться – перо напоминало ей о собственной глупости.

«Так мне и надо! – быстро писала она в своемдневнике. – Единственный раз мне повезло, а я просто-напросто побояласьбыть счастливой. Подозревала его, каждую секунду ожидала беды – и вот оно!Почему я не ценила то, что есть? Или это Дурневы научили меня жить все время внапряжении, видеть во всем только плохое и ожидать подвоха? Хотя при чем тутони? Я сама во всем виновата! Вот и сейчас – каникулы, а я как дура сижу в библиотекеи словно наказываю себя за что-то! Когда же я наконец смогу расслабиться иперестану себя грызть?

А теперь вот Зализина вертится вокруг Ваньки – вся такаянасквозь проблемная, несчастненькая. Все у нее наперекосяк – и без Ваньки, самособой, никуда. То у нее кукушка лапку подвернет, то ей снится какой-то зловещиймолот, то вдруг шкаф развалится. И, разумеется, надо сразу к Ваньке бежать –Ванечка то, Ванечка се! Нет, я ничего, мне просто интересно, каким заклинаниемЗализина ухитрилась разнести шкаф? А если мне тоже переломать всю мебель, чтобывсе увидели, как я страдаю? Ну вот, я опять на нее злюсь, а это глупо!

Но как я могу не злиться: я ведь Ваньку знаю какоблупленного! Ему лишь бы кого-нибудь пожалеть. Вначале он жалеет, а потомпостепенно привязывается и вроде как взваливает на себя ответственность. Может,он и меня тогда жалел из-за этого дурацкого талисмана на носу, а не любилпо-настоящему? Вот, опять я начинаю подозревать – да что же это такое?

Счастлив не тот человек, у которого есть для этогооснования, а тот, у кого достаточно жизнелюбия, чтобы радоваться всему, что сним происходит, и не напрягаться каждую секунду, ожидая удара в спину. Такойчеловек словно изнутри светится! Весь мир для него, даже если у него в кошелькевместо денег одни дохлые мухи да крошки от хлеба!

Ладно, постараюсь думать о чем-нибудь приятном. Будурадоваться каждому мгновению жизни, и все дела. В конце концов, мне скорочетырнадцать – двадцать пятого января… Между тринадцатью и четырнадцатьюогромная разница. Вдруг у меня сейчас потому все не ладится, что теперь мнечертова дюжина, а как будет четырнадцать, так вдруг и повалит, а? Интересно,что мне подарят? Может, хоть немного счастья!

Ну все, пора заговаривать дневник, пока кто-нибудь непрочитал, что я тут пишу. Пяткус куропаткус».

Таня отложила перо и, разминая пальцы, огляделась. Вбиблиотеке у джинна, несмотря на каникулы, кипела жизнь. Первокурсники ивторокурсники жались по углам – они были маленькие, забавные и одновременнострашно важные. Тане не верилось, что она сама не так давно была такой.Некоторые шептались, писали друг другу записочки, рисовали карикатуры напреподавателей или сидели красные, как помидоры, толкая друг друга локтями иедва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. В библиотеке не полагалось громкосмеяться, а младшекурсникам всегда почему-то особенно сильно хочется сделатьто, чего ни в коем случае делать нельзя.

Другие, более серьезные, морща от напряжения лбы, училипростенькие заклинания вроде Дрыгус-брыгус или Хап-цап, пытаясь добитьсясинхронизации заклинания и искры. Это не так уж просто, если разобраться.Секундой раньше или секундой позже – и все пойдет насмарку.

Пятикурсники, эта школьная элита, ходили гордые и надутые,обращая на первые четыре курса внимания меньше, чем на нежить. Нежить быланужна им хотя бы для опытов, от младшекурсников же вообще не было никакогопроку. Во втором семестре пятикурсники уже не учились. Перед выпуском импредстояло написание диплома. Разумеется, это следовало делать уже сейчас, нобольшинство, как водится, тянуло до последнего момента.

Самые хитрые и ленивые, преимущественно из темных магов, ещес конца осени начинали осаждать джинна Абдуллу. Они приносили ему подарки иумоляли дать им уже готовый диплом из защищавшихся в прошлые годы. Сохраняя таинственность,джинн отмалчивался, и лишь бородавки задумчиво, точно сухарики в бульоне,дрейфовали со щеки на лоб и со лба на подбородок. Несимметричные глазанеуловимо скрывались под полузакрытыми веками.

Вдоволь насладившись мучениями бедного тугодума, Абдулланазначал час – обычно поздним вечером, когда в библиотеке никого уже неоставалось, кроме него и просителя. Джинн зажигал витую свечу, самого мрачногои подозрительного вида, и произносил заклинание – по его меркам небольшое,всего-то в сто строф рифмованных проклятий. По мере того как строфы сменялиодна другую, пол в библиотеке начинал дрожать. Плиты разъезжались, и нерадивыйвыпускник, сердце у которого колотилось, точно у пойманного воробья, виделначало длинной лестницы, уходившей в темноту. Абдулла, точно призрак, отрывалсяот пола и медленно плыл вдоль лестницы, маня пятикурсника за собой.

Там, в огромном сухом подвале под библиотекой десятью рядамистояли тысячи гробов. Джинн, в руке у которого дрожал желтоватый свечнойогонек, нехорошо улыбался, обозревая свое хозяйство. Затем он подплывал кближайшему гробу и постукивал по гулкой крышке.

– Хороший диплом – это, прежде всего, хорошоотлежавшийся диплом!.. Не так ли, юноша? Нервы-то крепкие, а то, может, всторонку отойдете? – ехидно спрашивал он.

Неуспевающего студента начинала бить нервная дрожь. Студентбледнел, синел, но отважно оставался на месте.

– И носик не зажмете? Ну ладно!