— Ты, что же это, предлагаешь с ними связаться?! Да ведь это такой риск…

— Плевать, — резко ответила Яна, мотнув головой. — Если они поставят тебя на ноги, остальное будет уже неважно.

— Я сразу говорю, что я против, — упорствовала Диана.

— Значит, я поведу тебя туда силой, против твоей воли.

Яна подняла на мать взгляд, тяжёлый и суровый, в котором читалось неверие в компромиссы и такая дикая безудержная надежда, что у Дианы не нашлось слов.

— Собирайся.

— Мы что, пойдём прямо сейчас, на ночь глядя? — испуганно прошептала мать.

— А разве у тебя осталось лишнее время, чтобы тратить его на ожидание утра?

Дом они покинули в тревожном молчании. Яна поддерживала маму под свободную руку и то и дело поглядывала на гнилой зуб, который медленно ползал по ладони Дианы, указывая направление. В чужой руке, кроме Дианиной, работать он напрочь отказывался, мгновенно теряя все свойства.

Шёл одиннадцатый час ночи, на улицах было малолюдно, и даже автомобили, казалось, старались ездить потише, крадучись передвигаясь в полумраке. Яне так не терпелось добраться до тайного места, что она буквально тащила мать под локоть, не замечая, как делает ей больно. Но Диана стойко терпела, смирившись с судьбой. Похоже, она давно уже не распоряжалась собственной жизнью, но почему-то до сего дня этого упорно не замечала.

Бесшумно елозя по ладони, как жук с желтоватым хитиновым панцирем, зуб вёл мать с дочерью тёмными неосвещёнными улочками мимо спящих домов. Когда впереди показался знакомый забор онкологического диспансера, Диана даже не удивилась. А поскольку зуб продолжал подрагивать, Яна быстро протолкнула исхудавшую мать через узкую дыру в ограде, и сама ловко перемахнула через верх, будто всю жизнь занималась прыжками в высоту.

— Ну, и куда тут дальше? — быстро оглядевшись, поинтересовалась дочка, а Диана лишь передёрнула плечами, опираясь на палку.

В ночи окна онкодиспансера горели холодным приглушённым светом. Здание, словно затаившийся старый зверь с мудрым взором, пряталось в тени и терпеливо дожидалось своих гостей. Там, внутри, изнемогали от боли и отчаяния десятки больных, которых оно уже приютило. Они стонали на жёстких койках, забыв о сне, поглаживали шишки вздувшихся лимфоузлов и мечтали о конце. И здание обещало подарить им его, такой желанный и долгожданный конец.

Диану сжала в тиски небывалая тоска. Она знала, что её место было там, вместе с остальными, с теми, кто шёл к вечному покою через тернистый путь страданий. Но Яна настойчиво тащила её прочь от тусклого будто внеземного света, в жерло ночи, в пелену абсолютного мрака, где, как ей думалось, скрывалось спасение.

Зуб замер в тот миг, когда узкая заросшая бурьяном тропа вывела женщин к заброшенному корпусу в дальнем углу обширной территории больницы. Некогда крепкое здание давно превратилось в руины: окна были забиты досками, на крыше прорастали берёзы, и крошево кирпича под ногами отзывалось в ночи громким хрустом, словно землю устилали хрупкие кости.

Яна подсвечивала себе путь фонариком на телефоне. Он-то и высветил рваный пролом в стене, за которым простиралась густая тьма, лениво плескавшаяся в своих границах. Сюда явно нечасто захаживали люди, разве что какие-то подростки-вандалы, разрисовавшие стены граффити и оставившие под окнами целую гору смятых жестяных банок.

— Мы должны пойти туда? Внутрь? — с опаской прошептала Диана, боясь заглянуть в темноту пролома. Потому что ей казалось, будто оттуда за ней кто-то безмолвно наблюдал.

— Видимо, это вход. Пойдём, мама. Помнишь, что сказала Антонина? Ничего не бойся.

И Яна бесстрашно шагнула в проём, помогая матери перебраться следом за ней через кирпичные и мусорные завалы. Под ногами со стеклянным звоном катались бутылки, на обуви оседала мутная пыль, и из провалов пустых помещений за женщинами следила тьма. Они шагали осторожно, потихоньку, подсвечивая дорогу фонариком и чувствуя себя бестолковыми диггерами, малолетними и совершенно беспечными, готовыми залезть в какую угодно дыру ради расплывчатой цели, маячившей впереди.

— Тут совсем никого нет.

— А я тебе что говорила? Пойдём обратно, домой. Это всё просто выдумки…

Диана замолкла на полуслове, когда сбоку, из бездонного пролома в полу, уводившего в какие-то неизведанные глубины ада, послышался резкий звук и вдруг дохнуло тёплым сухим воздухом с отчётливыми нотками канализационной вони — будто где-то открыли дверь, устроив сквозняк.

— Ты слышала? — посеревшим голосом спросила мать, и дочь лишь слабо кивнула. Обе они не отводили взгляд от дыры, обрамлённой комьями сухой земли и кирпичным крошевом. Среди гнутых железных прутов, остатков деревянных полов и битого стекла явно что-то возилось.

Послышался ещё один звук. На этот раз куда более громкий — вниз скатилась бутылка, разбившись о дно чёрной пропасти. Диана вцепилась сведёнными от ужаса пальцами в предплечье Яны, ту мелко потряхивало, но с места при этом она не сходила. Свет фонарика дрожал, однако он не мог разогнать мрак, сочившийся из глубокой дыры в полу заброшенного здания.

Когда из-под завалов строительного мусора вдруг вырвалась плотная тень и метнулась в неосвещённый угол комнаты, Яна взвизгнула, как маленькая девочка, а Диана схватилась за сердце, отбивавшее в груди рваный ритм.

— Кто здесь?! — испуганно затараторила Яна, пытаясь навести луч света на угол. Но тени отказывались расступаться, а, казалось, становились лишь гуще. — Покажись!

В углу шумно завозились, и из мрака неожиданно совершенно отчётливо соткались три пары конечностей, длинное туловище и голова, напоминавшие человеческие. Закутанная в рваньё фигура резко дёрнула вывернутыми суставами рук и ног, а после вдруг по-жучиному поползла прямиком по стене и ловко перебралась на потолок.

— Мамочки… — чуть не плача, просипела Яна.

И в этот момент создание с хрустом развернуло голову на сто восемьдесят градусов, уставившись на двух прижавшихся друг к другу бледных женщин, замерших в проходе.

С землистого, осыпавшегося клочьями влажной кожи лица на Диану и Яну смотрели глубоко запавшие чёрные глазки. А под щелями ноздрей раскинулась огромная жуткая пасть. Порванные до самых ушей щёки открывали вид на зубы. Отвратительная пасть ощетинилась десятками, сотнями кривых зубов: гнилых, жёлтых, железных, дырявых, золотых, заточенных, раскрошившихся, сломанных, керамических, крошечных и непомерно крупных — зубы рядами и вереницами торчали из бледных дёсен, уходя до самой глотки, а над всей этой бездной длинным скользким змием извивался язык.

— Где моё? — заговорило вдруг существо, и голос его, исковерканный и шипящий, рассёк тишину заброшки острейшим лезвием.

Диана боялась даже пошевелиться, даже вздохнуть лишний раз. Она была уверена, что сердце её вот-вот не выдержит, остановится, как отслуживший свой срок механизм.

«Ничего не бойся, ничего не бойся. Не бойся», — как мантру повторяла